Неприятель бежит, и мальчишки с гордостью кричат ему вслед:
— Что, получил, Амалик? Да забудется имя твое!
Другие запевают песенку:
Самсон весь в крови. Костяшки разбиты, глаз заплыл, пуговицы и лацканы оторваны, но ему все равно.
— Здорово я им п-поддал! — говорит он, шепелявя и заикаясь.
Поднимает с земли закопченное треснувшее стекло от керосиновой лампы, подносит к разбитым губам и трубит в него победную мелодию:
— Та-ра-ра-рам! Тарам!
А иудейское войско шагает за Самсоном и распевает:
— «Оширо» — «пойте», «л-Адойной» — «Богу», «ки» — «ибо», «гоой гоо» — «высоко вознесся Он»! «Сус» — «коня», «веройхвой» — «и всадника его», «ромо» — «опрокинул Он», «вайом» — «в море»![43]
И не беда, что носы распухли, по щекам размазаны грязь и слезы, а рубашки вылезли из разорванных штанов.
Но когда из леса приезжает отец, реб Дувидл, Симхе-Бинему приходится худо.
Дувидл редко бывает дома. Он все время в лесу со своим тестем реб Шией.
Сначала тесть не хотел брать его с собой в лес.
— Не для тебя это, Дувидл, — объяснял он. — Летом жара, зимой холод. Миньяна нет, ни одного еврея. В шинке тебе лучше будет, вино — товар благородный.
Дувидл послушался, но продержался в шинке недолго.
Как только он переступил порог, гои стали над ним смеяться.
— Ого! — сказал один, едва увидев Дувидла. — Черный, волосатый, точно крот!
Так это прозвище за ним и осталось.
— Крот, открой бутылку!
Дувидл открывал, но не так ловко, как надо бы. Зажимал бутылку между колен и с силой дергал штопор. Пробка вылетала, а Дувидл так резко откидывался назад, что чуть не падал на спину.
— Гендла! — хохотали гои. — Держи его, а то свалится!
— Гендла! — перекрикивал всех Стефан, насмешливо раздувая ноздри. — Спрячь его к себе под юбку, пусть погреется. Совсем замерз, бедняжка!..
Гендл стоит у буфета, равнодушно улыбаясь, будто смеются не над ее мужем, а над каким-то посторонним человеком. Потом сама начинает открывать бутылки.
— Иди, иди, — говорит она мужу с тем особенным спокойствием, которое всегда так раздражает Дувидла. — Я тут как-нибудь сама справлюсь.
Дувидл не уходит. Он слоняется по шинку, засунув руки в карманы репсового кафтана, но вдруг Стефан, низко наклонившись, зубами хватает Дувидла за полу и рычит, как старый пес:
— Р-р-р-р!
— Ой! — испуганно взвизгивает Дувидл.
Гои падают на столы, захлебываясь смехом.
— Мойше, нье бой ше[44]! Бедненький ты наш…
И Дувидл плюнул на шинок и перебрался к тестю в лес.
Здесь тоже были гои, но это были лесорубы и пильщики, труженики, занятые делом. К тому же Дувидл проверял бревна, ставил на них печать, и на него смотрели с уважением. Он стоял среди огромных деревьев, наблюдал, как их валят и распиливают, и был счастлив.
— Живо! — покрикивал он на рабочих, подражая тестю.
Он чувствовал себя властелином над высокими соснами и могучими буками, которые чем-то напоминали ему Стефана. Дувидлу было приятно, что по одному его слову любой из этих исполинов тотчас будет повержен. Он чувствовал в себе великую силу. Судьба деревьев в его руках: захочет — будут расти, захочет — погибнут. Захочет — их распилят на куски, захочет — порубят в щепки и сожгут.
Домой он приезжал только на субботу, праздник или годовщину смерти кого-нибудь из близких. И каждый раз, приехав, донимал Симху-Бинема.
— Симха-Бинем! — зовет он, едва войдя в дом. — Как учеба?
Симха-Бинем молчит.
— Симха-Бинем, какую главу Торы на этой неделе учат?
Симха-Бинем молчит.
— Ты что, онемел?
Симха-Бинем молчит.
— Наглец! Ну, я тебе покажу!
Симха-Бинем молчит.
Дувидл больше не может сдержаться. Кидается на сына и бьет, бьет изо всех сил куда попало, словно хочет выместить на нем всю свою злость, расквитаться со всем, что так ненавистно ему в этом доме. А Симха-Бинем по-прежнему не издает ни звука. Тупо молчит, закусив губы, только глаза смотрят в сторону, широкие плечи слегка вздрагивают, да чуть сутулится крепкая, как доска, спина.
От этого наглого молчания Дувидл совсем выходит из себя. Он уже не соображает, что делает, бьет и не может остановиться. Только когда у ребенка начинает течь кровь, он пугается, опускает руки и хрипло говорит:
44
Цицес — кисти, которые привязывают к углам лапсердака* — четырехугольной накидки, которую носят под верхней одеждой. Ношение цицес является заповедью.
* Ошибка: цицит пришиваются к арбаканфесу (