Дувидл хотел услышать ответ лишь на один вопрос:
— Почему именно тебя решили подковать? Почему тебя, а не кого-нибудь другого?
Симха-Бинем не знал, что ответить, и молчал. И тут Дувидл рассердился по-настоящему. Ничего не злило его так, как это молчание.
— На тебе подковы! — влепил он сыну несколько затрещин с истинно хасидским пылом. — На, болван!..
Вошла бабушка, всплеснула руками.
— Дувидл, брось его, он же болен!
Но Дувидл не слушал и бил дальше. Только когда из шинка прибежала Гендл и завопила: «Ты его убьешь! Помогите!», Дувидл оттолкнул его и, бледный, дрожащий, словно не он бил, а его самого били, крикнул:
— На, убери его от меня, своего сыночка!
— Он точно такой же твой сын, как и ее, — вмешалась бабушка Тирца.
Но Гендл ничего не сказала. Только взялась за уголок передника, чтобы вытереть ребенку слезы, но его серые глаза были сухи, ни одной слезинки. Он молчал. И его упрямое лицо пылало ненавистью, тупой ненавистью разъяренного быка.
С тех пор он стал ненавидеть не только отца, но и мальчишек из хедера.
Теперь он водился с польскими ребятами.
Целыми днями он болтался с ними по узким улочкам. Воровал дома спички, наполнял серой ключ, вколачивал в него гвоздь и стрелял в заборы и стены. Дым, огонь, грохот! Бродячие собаки думали, что на них началась охота, и в страхе разбегались, поджав хвосты.
Он таскал из дома халу и угощал новых друзей. Они ели, слизывали с пальцев крошки и нахваливали:
— Добра хала жидовска!
За это они подарили ему ножик с красной рукояткой и пятью лезвиями. У евреев такого ножика не увидишь.
— Симха, знаешь, зачем пять лезвий?
— Нет.
— Балда ты, неужели непонятно? Одно для завтрака, второе для полдника, третье для обеда, четвертое — между обедом и ужином перекусить, а пятое — для ужина. Понял?
— Угу…
С этим ножиком он ходил на речку, срезал тростник и мастерил дудочки. Еще он крал в шинке пустые бутылки, отдавал ребятам, они приносили их обратно в шинок и продавали, а Симхе-Бинему дарили за это пойманных пиявок и ящериц.
Но интереснее всего было играть в старых развалинах на окраине местечка.
Там, у христианского кладбища, стояло древнее заброшенное здание с плоской крышей. Евреи боялись его как огня. Ходили слухи, что в нем обитают бесы, а по ночам собираются покойники и поют песни. Ни одна беременная женщина не согласилась бы приблизиться к нему ни за что на свете, а девушка, если ей очень надо было пройти мимо, обязательно надевала перед этим фартук. И, проходя, шептала заклинание:
Если же пробегать мимо развалин приходилось мальчишкам из хедера, например, накануне праздника Гойшано-Рабо[45], чтобы наломать ивовых веток, или перед постом Девятого ава, чтобы нарвать репьев, то дети сначала проверяли цицес, все ли с ними в порядке, и летели стрелой, взявшись за руки и повторяя на бегу:
И при этом не забывали сплевывать по три раза.
Вот у этого заброшенного здания Симха-Бинем и валялся теперь с новыми дружками, жарясь на солнце.
— Эй, Симха! — говорил кто-нибудь. — Сможешь меня побороть?
— Д-д-давай п-п-попробуем.
— А меня?
— Иди сюда!
— А на крышу можешь залезть?
— А т-то нет! — обижается Симха-Бинем и мигом забирается на плоскую крышу. Там разбросаны камни и валяется шляпа, как носят ксендзы. В тулье огромная дыра. Этой дырой, полями кверху, Симха-Бинем надевает грязную шляпу на голову.
— Эй! — кричит он вниз. — Видали?
Ребята от смеха валятся на землю.
— Ну, Симха, ты даешь!
Еще на крыше валяются старые миски без дна, отбитые ручки от глиняных кувшинов, птичьи перья и кости — видно, ястреб расправился с вороной, и дохлая кошка. Симха-Бинем берет ее за лапу, раскручивает над головой и запускает в друзей. Этот подвиг еще выше поднимает его авторитет.
А когда в развалинах нашли куриные яйца и стали продавать их рыночным торговкам с бедных окраин, вот тут-то и началась настоящая жизнь.
Первым яйца обнаружил Симха-Бинем. Дело было так.
Возле здания гулял кот, толстый, черный кот с блестящими зелеными глазами. Симха-Бинем решил его поймать.
— Слышь, Симха, — подначивали дружки, — хвост у него длинноват. Надо бы маленько укоротить.
45
Гойшано-Рабо — имеющий особые законы седьмой день Суккес, восьмидневного осеннего праздника в память о блужданиях по Синайской пустыне во время Исхода из Египта.