Всю ночь Люк бродил недалеко от двора, обнюхивал стены, ступени, запертые двери, себя и выл на луну.
Утром он пустился в путь.
Долго блуждал по окраинным улицам. Сунулся в открытую дверь к прачке и получил по голове сапогом; погнался за голубем; подобрался к корзине кишок, которую нес согнутый носильщик, и выхватил кусок. Привлеченный запахом крови, побежал за санитарной каретой, в которой везли раненых бойцов. А потом, принюхиваясь, долго бродил по проспектам и бульварам.
Улиц было не узнать.
Магазины закрыты, на витринах спущены жалюзи. Прохожих мало. Болтаются на петлях связанные цепями створки полуоткрытых ворот. Даже упряжек почти не видно, только иногда пролетают автомобили, сверкая красными звездами на дверцах и выпуская бензиновый дым.
Едкая вонь бензина заглушала все знакомые запахи, и Люк не поднимал носа от земли.
Он бежал быстро, вприпрыжку, навострив чуткие уши, раздувая ноздри и без конца выписывая зигзаги.
И вдруг оказался на проспекте, знакомом проспекте, по которому он когда-то, так давно, гулял, а встречные шинели уступали дорогу. Он с бешеной скоростью пустился вперед, перескакивая через все, что попадалось на пути, и вот он уже стоит перед домом в самом конце проспекта.
Он сразу узнал этот дом, хотя не видел его очень давно, с тех пор как сел в фаэтон и укатил на окраинные, плохо вымощенные улицы. Дом почти не изменился. Только балкон, когда-то оплетенный диким виноградом, украшенный цветами и разноцветными стеклянными шарами, теперь был гол и пуст. Лишь красное знамя трепетало под утренним ветерком.
Люк будто на крыльях взлетел по мраморной лестнице на второй этаж и стал царапать когтями резную дверь. Теперь она была сверху донизу облеплена какими-то бумажками и сильно пахла клеем.
Открыл красноармеец в буденовке и подштанниках. Прищурившись, сонными глазами посмотрел на Люка и сердито проворчал:
— Чаво?
Он быстро захлопнул дверь, но Люк успел пулей проскочить в коридор, где раньше часто лежал на тигровой шкуре, и закрутился на месте, залаял, сопя и поскуливая. Со всех сторон стали открываться двери, и полуголые красноармейцы вышли в коридор.
Парни, поддерживая подштанники, растерянно протирали глаза и тупо смотрели на огромного танцующего волка.
— Дьявол, что ли?
Но тут вышел парень в папахе.
— Какой еще дьявол?! — рассердился он на бойцов. — Неужели не знаете, что теперь дьяволов больше нет?
Парни совсем проснулись и заулыбались.
— Вот наглый пес! — заметил один.
— А здоровый какой! — добавил другой.
— И красивый. Точно волк!
— И веселый! Гляньте, как выплясывает!..
Парни стали вытаскивать из сумок хлеб, тощие куски хлеба, и бросать Люку:
— На, красавец, лови!
Он глотал, даже не жуя, а бойцы радовались и хвалили:
— Молодец, умница!
Потом повернулись к парню в папахе, тому, что не верил в дьявола:
— Товарищ руковод! Надо ему паек выписать. Непременно!
Осталось лишь одно: выбрать ему имя. Бойцы чуть не подрались, каждый хотел назвать его в честь худшего из своих бывших командиров. Предложения сыпались градом:
— Кожухин!
— Нет, Босоногов!
— Лучше Таубе! Генерал фон Таубе!
— Тихо, товарищи! — вмешался парень в папахе, «руковод». — Предлагаю: Николашка! Кто за, поднимите руки!
— Николашка! Николашка! — с восторгом повторили красноармейцы и дружно подняли правую руку, поддерживая левой подштанники.
Парень в папахе сел за массивный, резной письменный стол и изящным, каллиграфическим почерком написал письмо комиссару по снабжению. Потом поднялся и стал читать во весь голос, слово за словом, будто дрова рубил:
«К товкомснабгоргарнизу.
Дорогой Ванька!
Ввиду того что наша часть городского гарнизона в районе Северного вокзала единогласно решила расквартировать у себя неизвестного пса Николашку, прошу тебя, будь молодцом, выпиши мне еще один паек в форме прибавки к общему количеству…»
Бойцы не совсем понимали мудреные слова, но радостно соглашались.
— Ладно, говорили, — хорошо…
1924
