Особенно разговорился Заремба. Он не умеет пить, вино сразу же ударяет в голову, и он пускается в воспоминания о молодости, о Краковской академии и кричит, вливая в себя бокал за бокалом:
— Фабианку, помнишь, в Кракове, в мансарде?.. Голодали, но ведь счастливые были времена… Счастливые!..
Фабиан отпивает одним глотком полбокала и качает головой:
— Счастливые, говоришь? Я бы не сказал… Теперь куда лучше…
Заремба взрывается. Глаза сверкают, усы блестят от заячьего жира.
— Фабиане! — Он жадно впивается в мясо зубами. — Фабиане, да я бы все отдал, чтобы молодость хоть на минуту вернулась!.. Все вот это!..
И он указывает рукой на все, что есть в комнате Фабиана.
— Врешь, мой дорогой, — не соглашается Фабиан. — Нет ничего хуже, чем голодать. Это позор, унижение для человека — мечтать о куске мяса, о краюхе хлеба…
Женщины не вмешиваются в разговор, им нечего добавить. Лишь разглядывают друг у друга наряды и тихо обмениваются комплиментами. Ксендз Генстый доедает заячью лапку, бросает в тарелку обглоданную косточку и говорит, облизывая губы:
— Фабиане, у тебя совсем фантазии нет… Голодать — великое дело. Я как раз сегодня сказал: и пересохло у мужей нёбо, и ноги опухли от…
Фабиан не слушает. Чтобы убедить других в своей правоте, он не стесняется крепких словечек и выражений. Он тычет пальцем в оставшуюся на блюде заячью гузку и говорит:
— Если бы мы сейчас голодали, мечтали о еде, мы бы вот где были, понятно?
Заремба вскакивает, опрокидывает на скатерть полный бокал, хватает его и швыряет на пол.
— Фабиане, ты нас оскорбил! Оскорбил мою жену, мою…
За столом становится шумно.
Фабиан снова наполняет бокалы и чокается с Малгошей. Вдруг Заремба начинает всхлипывать.
— Фабиане, — ноет он, — ты из меня копировальщика сделал, жулика… Где теперь прежний Станислав Заремба? Верни его, верни…
— Заремба, — смеется Фабиан, — ты всегда был копировальщиком. Твои оригиналы — тоже копии, причем плохие…
Генстый пытается их примирить.
— Фабиане, — поучает он, — ты неправ. Оригинал — это выражение…
— Мы все копировальщики, — перебивает его Фабиан. — Заремба — в живописи, ты — в своих проповедях, я — в торговле антиквариатом. Правда, Малгоша?
Панна Малгоша, обмахивая веером пылающее лицо, поправляет пуговку на блузке мадам Зарембы. Женщины смотрят на мужчин с жалостью и в то же время с испугом. Так простолюдинки часто глядят на своих мужей, от которых можно ожидать чего угодно. А Заремба уже закатил настоящую истерику.
— Райцес, — орет он, сбрасывая бутылки со стола, — я тебя зарежу, иуда, я тебя в полицию сдам!..
Фабиан встает перед Зарембой и пронзает его взглядом, как своего кота. Заремба не выдерживает. Сначала опускает глаза, потом руки и застывает, как загипнотизированный.
Фабиан подводит его к кушетке и приказывает:
— Приляг, Заремба, вздремни. Тебе завтра рано вставать, работы много…
Заремба слушается, как ребенок. Ложится и закрывает глаза. Ксендз Генстый пристально смотрит на Фабиана и Зарембу. Он догадывается, что этих людей связывает какая-то тайна. У него насчет Фабиана серьезные подозрения, но он не прерывает беседы с мадам Зарембой. Священник наставляет ее на путь истинный, напоминает, что пьянство — грех, рыгает, отпивает из бокала, чтобы унять икоту, и пересказывает свою сегодняшнюю проповедь, вставляя латинские слова:
— Дети, сказал я им, когда виноград созреет, а оливы дадут масло, вспомните о даре Небесном…
Фабиан уводит Малгошу в другую комнату. Тонкими, нервными пальцами он теребит ее тюлевое платье, а она поглаживает ему усы, не спуская глаз с зеленого камешка:
— Фабианку, ты мне этот перстенек обещал…
Фабиан прижимает ее в углу, впивается острыми зубами в ее полные губы и шипит, как змей:
— Подожди… Ах ты ж, красотка моя… Подожди немножко…
Когда гости уходят, Фабиан собирает с тарелок остатки зайчатины и сладостей, чтобы угостить своих животных крохами с праздничного стола.
Вечером должны прийти другие гости.
По воскресеньям вечером у Фабиана танцы. С узких, кривых улочек у берегов Вислы, с Песков, к пану Фабиану спешат парни и девушки, по большей части рыбаки со своими подружками-портнихами. Он не берет платы. Боже упаси! Просто ему нравится учить танцевать. Он строен, гибок и необычайно подвижен. Его ноги сами так и просятся в пляс. Узкая поясница, фрак сидит как влитой. Волосы и усы завиты, на длинных, тонких пальцах сверкают разноцветные камни, вот парни с девушками и думают, что он настоящий танцмейстер. Как бы крепко он ни прижал к себе девушку, как бы ловко ни обхватил «невесту» за талию, парни все ему прощают, ведь он учитель танцев, он специалист, который этим живет.