«Ю-87» прошлись несколько раз над колонной совсем низко, но не сбросили ни одной бомбы.
— Почему не бомбят? — нервничали солдаты. Листовки и написанное в них всерьез не принимали.
— Заигрывает немец.
— Я не девка — заигрывать со мной.
— Значит, боится шкуру испортить, как на зайце. Хочет целой получить.
Загадку поняли, когда заметили справа, параллельно со своей колонной, колонну немцев с машинами и артиллерией. Помешать им или остановить их было нечем. В батальоне остались две 45-миллиметровые пушки. Но снарядов в обрез. Берегли на случай встречи с танками. Командовал укороченной батареей мальчишка-лейтенант Анатолий Раич, прибывший перед самым наступлением из госпиталя. Земляк Казанцева, тоже с Дона.
Последний раз самолеты прошлись так низко — трава погнулась. По ним ударили залпами, но они, невредимые, развернулись в лучах солнца на востоке и, будто потеряв всякий интерес к медленно ползущей колонне, ушли за Донец на запад.
Солнце поднялось, и сразу же все переменилось: над степью заколыхалось сизое дымное марево, выросли рыжие миражи на горизонте, шире раздвинулись блескучие режущие просторы. Колонна немцев куда-то свернула. Но степь по-прежнему была полна: двигались люди, грузовики, повозки. Появились стада скота, жалобно мычали голодные коровы, блеяли охрипшие от духоты и пыли овцы. И женщины, и дети испуганно и равнодушно провожали обгонявшие их войска. И никто ничего вразумительного не мог ответить на эти взгляды. Нежданная беда была так же зрима и тем и другим, как и необъяснима. Подхваченные и закрученные событиями, люди, каждый по-своему, воспринимали их, не в состоянии в данный момент постичь ни причины этих событий, ни далеко идущие последствия.
У реки Оскола, когда солнце подожгло края синеватой тучи и из-под ее медно-красных крыльев к горизонту веером брызнули молочно-белые столбы, немцы под прикрытием дымовой завесы пошли в атаку.
Из-за белых, будто солью обсыпанных бугров разом ударило множество орудий и минометов, и в притухшем блеске вечернего воздуха повисли дуги белесого дыма. Было ясно видно, как, буравя воздух, стремительно в ряд летят снаряды и оставляют за собой крученые витые следы. В иных местах эти следы провисали и образовывались пушистые длинные бороды. Первые снаряды упали у переправ, и там, где они упали, вспухли густые клубы белого дыма и стали затягивать красно горевшую в закате реку за спиной и кудрявый кустарник лозняка.
Кто-то не выдержал, закричал: «Газы!» Противогазов ни у кого не было. Сумки из-под них давно приспособили под сухари, патроны, махорку — и с обрыва к наспех сколоченным плотам сыпанули паникеры. Впереди окопов легла серия таких же снарядов, и окопы наглухо заволокло непроницаемо белым туманом. Паника усилилась.
— Назад! Назад! Убью!.. Это же дым! Дымовая завеса!
— Ополоумели! — раскорячился на пути бегущих Казанцев.
У плотов их уже хватали за руки командиры рот и толкали наверх.
— Назад! Бога, душу, царя небесного!.. Завеса, говорят вам! — Казанцев резанул из автомата поверх голов. Бойцы протрезвели скорее от яркой выразительной речи, чем от смертного посвиста пуль, стали осмысленно озираться и, запоздало подшучивая друг над другом, полезли назад на обрыв, в окопы.
Дым затмил все. Не стало видно даже соседей. Поднялась беспорядочная пулеметная пальба. Казалось, что стреляют со всех сторон. Совсем рядом пролязгал гусеницами танк. Один за другим ахнули взрывы гранат. Неожиданно ветер от реки отодвинул плотную завесу в сторону, и перед окопами выросла неровная качающаяся цепь гитлеровцев. Взахлеб резанули пулеметы и автоматы. Немцы споткнулись, заметались, как голые на морозе, с криками ринулись вперед. Казанцев вставил диск в пулемет, прижался щекой к прикладу и не отпускал гашетку, пока не опустошил весь диск. Окопов достигли немногие. Дым рассеялся совсем, и Казанцев увидел застывший над окопом танк с распущенной гусеницей. Из люка, вытянув обе руки вперед, будто собрался нырять в воду, свисал убитый немец. В окопе под танком обгоревший солдат бинтовал руку и смачно матерно ругался.
— Ты чего не поделил? — окликнул ругателя Плотников.
— Как же, — солдат вцепился зубами в узел, затянул потуже, сплюнул волокна марли. — Дырку, подлец, лишнюю сделал в руке.
— Скажи спасибо, что не в голове.
— Повезло, говоришь, — солдат недоверчиво покосился из-под круто изломанных бровей, натянул на бинты рваный, в бурых пятнах, рукав. — Счастье, туды его в печенки! Сколько жизней за него отдано, а оно все как гнилая половица: как ни ступни — зыбится.