— А мы мимо домов проходить будем, чувствуешь? — Казанцев замедлил шаг, будто вслушиваясь, вздохнул: — При таком кураже, хоть и близко — не удастся заскочить. Как они там?
— Уехали, наверное, Дон близко, — Раич снял пилотку, потер красный след от нее на лбу и как-то по-особому долго и тщательно протирал ее от грязи изнутри.
Прошел грузовик, обдал колючей пылью. Через канаву перелез дедок в когда-то белой рубахе и рваном брыле. Черное, в рытвинах, морщинистое лицо его дрожало улыбкой:
— Табак вырви глаз. Для нас в самый раз, а немчура дохнет. Дай дыхну, кормилец.
Получив бычок, дедок тем же порядком выбрался на солончаки, где тарахтела его арба.
— Вот куда его прет? — нахмурился Казанцев. Помолчал и добавил: — Как ни страшно, а я не посоветовал бы своему отцу трогаться с места. Такие, как он, теперь уже не помощь, а обуза другим. Для чего они тут? — из-под седых от пыли бровей окинул перекипавшую от зноя и всю в движении горячую степь, продолжал с горечью: — И оставаться все же муторно. В Старобельске бабка так всю ночь и не дала уснуть, расспрашивала, как же ей теперь быть. Детишки маленькие, так те хоть не понимают.
— Вы про своих ничего не слышали? — от старшины Раич знал, что комбат их потерял жену и дочь в первый день войны где-то у самой границы на Волыни.
— А где ты услышишь. — Казанцев отвернулся, делая вид, будто выбирает попавшую в глаз соринку. Несколько десятков шагов прошли молча, загребая ссохшимися сапогами пыль. Набежало облачко, укрыло дорогу и людей от палящего солнца. — Я вот уже третий номер почты меняю, — заговорил Казанцев снова. — Они тоже неизвестно где. Живы останемся — после войны уж будем разыскивать друг друга.
Когда солнце поднялось и заглянуло на дно степных теклин и промоин, полк свернул с дороги к ветвистой балке. Подходя к балке, солдаты издали стали поводить носами и ускоряли шаг.
За рыжими увалами поверх балки и укутанной пылью дорогой пронзительно-сине мрели обдонские высоты.
Глава 8
— Здорово дневали, маманя!
Бакенщица Мария Кордюкова обернулась — на раскаленном белом песке три солдата. Багровые, гимнастерки белые, в соляных разводах на плечах и груди, в обмотках. С оружия волнисто стекает жар.
— Твоя лодка?
— Моя. А вам приспичило дюже? — бакенщица смуглой рукой отвела со лба волосы, прогнулась в полнеющем стане, выпрямилась.
— А маманя — лапушка. Позоревал бы всласть, — обмаслил глаза угольно-черный, небритый и шевельнул плечами.
— Холостой, небось? — нахмурилась бакенщица.
— Мы, лапушка, в армии все холостые.
— И такую подлюгу, мокрицу поганую, ждет кто-то?! Мается, как он бедует тут сердешный, носы вытирает его сопливым:
— Баба не калач: сколько ни кусай — не убудет, — ничуть не смутился чернявый.
— С тобой, Нефедов, всегда в грех войдешь, — проворчал другой, упористый в ногах, с разумно постным лицом.
— А ты греши, не бойся. Попреешь на солнышке да погреешь пузом степь под бомбами да пулями, ад раем покажется, — дерзко блеснули в насмешливом прищуре глаза Нефедова. — Ну так как, лапонька, насчет перевоза?
— А ты вроде и нашенский еще? — подивилась бакенщица.
— С верхов. Осетровский, любушка.
— Каргаи[1], значит? — бакенщица с грохотом уложила поперек лодки поплавок фонаря, поместила весла в уключины. — Садитесь. На воде чур не баловаться, не то враз веслом полечу.
— Эх-х! — вздохнул осетровец, туманя глаза и глядя, как по-мужски упруго загребает бакенщица, волнующе напрягаются тугие груди при этом и дышит крепким румянцем смуглое лицо. И посоветовал: — Уходила б ты и сама от Дона. По всему — не удержать нам его тут…
За полдень отступающие потекли сплошным потоком. Шли поодиночке и группами. Теперь переправляли их на лодках и пацаны, и женщины, и старики. Организованные части выходили к Казанской или спускались к Вешенской. Во второй половине дня у переправы появились немецкие самолеты. Солдаты бросились искать подручные средства. В ход пошли доски, плетни, лестницы, снопы куги. А кто и вплавь рискнул переправляться.
Вешенская переправа была километрах в трех пониже, и Кордюкова видела, что там творилось. Безнаказанно натешившись у переправы, немецкие летчики проходились меж блескучих в изумрудной оправе берегов, поливая смельчаков свинцом. От Казанки и Мигулинской поплыли седла, лошади, обломки повозок, трупы солдат. Кордюкова сразу решила, что с мертвяками ей не совладать, стала вылавливать их багром с лодки, находила в карманах гимнастерки или штанов документы и пускала плыть их дальше к Азовскому морю.