Сухо ударил над хутором выстрел. Вытолкнутый выстрелом, старший сын Калмыкова, Мишка, встретил солдата на полпути от базов. Солдат косо глянул на парнишку, подкинул плечом карабин за спиной, пыхнул дымом сигареты.
Отец лежал лицом вниз. Плечи подались на чугунно-синий затылок. Правая рука вытянута вперед, в кулаке — пучок травы.
Неподалеку валялась стреляная гильза. Мишка поднял ее — она была еще горячая.
Казанцев, не выпуская косы из рук, так и остался стоять за калиткой у палисадника, наблюдая за тем, что делается у двора Калмыкова. Со вчерашнего дня у него самого в горнице поселилось три немца. Губастый рыжий ефрейтор и два его товарища. «Матка, вэк, вэк!» — потребовал сразу же ефрейтор и показал на дверь. Пришлось устраиваться в сарае. «С души его воротит, подлюшного, — вэ-эк!» — тихомолком возмущалась Филипповна и передразнивала немца, делая вид, будто ее всю выворачивает, Сейчас Филипповна, Петька и Шура ковырялись на огороде. Пололи, обламывали «паганцы» с кукурузы. Когда от орудийных упряжек побежали солдаты и сбили Калмыкова с ног, Казанцев издал свистящий звук горлом, перехватил косу двумя руками и рванулся на гвалт.
— Halt! Zurück! — как из-под земли вырос перед Казанцевым один из квартирантов, худощавый, черноволосый, с грустными глазами немец. — Zurück! — повторил он решительно.
— Что же вы делаете, паразиты! — Казанцев поднял косу, сделал попытку обойти немца. Немец, не размахиваясь, коротко ударил Казанцева в лицо. — Ты что?! — удивился Казанцев и рванулся вперед. Второй удар ниже пояса опрокинул его на струхлявевшее прясло. Сухой хряск, и Казанцев мешком свалился в крапиву. Солдат бросил косу в палисадник, подхватил Казанцева под мышки и отволок его за сарай в лопухи.
Когда Казанцев очнулся, артиллерийской колонны на выгоне уже не было. В стоячем воздухе продолжал висеть острый запах конской мочи, пота и сладковатый — чужого табака. На исклеванном топором берестке у летней времянки сидел худощавый немец и курил. Заметив, что хозяин очнулся, он поднялся ему навстречу. Постояли, борясь взглядами. Казанцев скребнул по щеке с засохшими сгустками крови, хотел обминуть солдата. Глаза немца потеплели, все лицо дрогнуло, потянулось в улыбке. Шагнул поближе, похлопал по плечу, залопотал быстро-быстро.
— Ich bab’ dir das Leben geschenkt[8],— повторил он несколько раз. — Карашо! Карашо! — на пороге хаты немец обернулся, подмигнул, помахал рукой.
Казанцев отколупнул присохшую кровь на щеке, стряхнул с картуза куриный пух, пошел отыскивать косу.
Глава 9
— Дядько Петро, у правления сходка. Всех скликают.
Казанцев отложил рубанок, смел стружку с верстака, из-под насупленных бровей глянул на Алешку:
— Что за сходка?
— Какой-то ихний главный по хозяйству из Богучара приехал, — Алешка подбросил на ладони гвоздь, глаза дрожали усмешкой. — Будут учить, как жить дальше.
— Эх, мать их! — Казанцев ударил картузом о коленку, вслед за Алешкой переступил порог. — Доглядай тут! — крикнул Филипповне на огород.
Убитый ногами правленческий двор с пыльными кулигами гусиного щавеля и серого степного полыника по углам и вдоль забора гудел голосами, цвел бабьими платками и кофтами. У материных подолов жалась сопливая мелкота. Молодежь со своими секретами табунилась в стороне. Мужики устроились на дрогах под навесом пожарного сарая, курили. Железную крышу над ними лизал желтый волнистый жар. На зачерствевших под степным солнцем лицах деланное равнодушие, недоконченные вялые усмешки.
— Подсаживайся, Данилыч!
— Копти язык.
— Закусывать будем чем.
— Казакуй, пока хозяева спят.
На дороге квакнула машина, и сквозь расступившуюся толпу баб прошагал коротенький толстенький немец в белом кителе и белой фуражке с высокой тульей. За ним просеменила полная, пышная бухгалтерша в дорогом цветастом платье. Замыкали шествие сам бухгалтер, жердястый и сутулый, и солдат с автоматом на животе. Коротенький немец взобрался на крыльцо, окрутнулся, дал полюбоваться собой, пожмурился на полуденное солнце. Из степи дохнуло жаром, созревающими хлебами и выгоравшими травами.