— Ну? — искренне усомнился командарм, поддаваясь, однако, игривому настроению здоровяка-сержанта.
— Ей-богу, товарищ генерал, — вполне серьезно заверил сержант. Ясные с лукавинкой глаза зыбились смехом, губы шевелились вызывающе. — Военный комар — особый. Нос у него, что щуп у саперов. Сквозь железо достает.
— Сержант Ильичев — шутник, товарищ генерал, — облизав сохнущие губы, пояснил тучноватый майор Капуста.
— А каски почему не носите? — спросил командарм.
— Жарко. Голова потеет.
— Твои хлопцы правильно поняли момент. Побольше охотников-снайперов. На то и щука, чтоб карась не дремал, — наставлял на обратном пути командарм тяжеловатого в ходу Капусту. — А каски носить! Кормить в окопах три раза. Пусть хоть в обороне по-людски поедят. Еще узнаю такое — всех старшин ваших и хозяйственников посажу в окопы и прикажу кормить один раз в день. И баню наладь.
В землянке хлебосольного Капусты уже ждал накрытый стол. На сковородке шипела и брызгала жиром свежая рыба. На краешек стола на всякий случай поставлена «Московская».
— Богато живешь! — Командарм огляделся: в просторной землянке пол посыпан крупнозернистым речным песком и чабором, топчан застелен плащ-палаткой, в углу из снарядного ящика — шкафчик посудный. — С удобствами. — Повел носом на рыбный запах: — А это откуда чудеса такие?
— Из Дона-батюшки. Ваши знакомцы-пулеметчики надоумили всех. На ночь забрасывают в Дон какие-то там донки и переметы, а утром рыбу тянут.
— Экие стервецы, — покачал головой командарм. — Расскажи и другим, а то, небось, никому ни гугу, чтоб не обошли.
Когда вышли из землянки, солнце уже выпило росу, окачивало сверху жаром. Затолоченная луговина пылала нестерпимым зноем. Слоисто делились и дрожали меловые кручи и белесые холмы по ту сторону. За Галиевкой на шляху от Богучара пухло и выгибалось дугой пыльное облако.
— У немцев плетень тянут.
— Нужно послать охотников. А то совсем курорт, а не война получается.
— У Беляева на прошлой неделе здорово вышло. И снова мальчишка этот, Казанцев, водил.
— Знаю. Докладывали. Вы вот что, — командарм придирчиво окинул глазом переменившую свой мирный облик полянку, заприметил мелькавших меж деревьев людей. — Парнишку этого не трогать больше. Сегодня же комдиву прикажу.
— Лучшего проводника не найти, товарищ генерал. Смел больно. Иной и знает, да показать не сумеет.
Загорелое до синевы лицо командарма напряглось, в широко раставленных глазах мелькнуло раздражение:
— Для смерти одинаково, кого пометить, а людям нет. У него, говорят, дом где-то поблизости… да и молод слишком. А людей лишних убрать. Нечего итальянцам глаза мозолить.
— Эт-то так, — туговато согласился Капуста. Стянутая шрамом щека побурела, дернулась. — Хотя помирать, товарищ генерал, одинаково плохо и молодому, и старому, и вдали, и рядом с домом.
— Поищите среди местных. Деда возьмите какого. И вот что, — Павлов задумчиво поиграл бровями, кинул нарядную плеть к сапогу. — Выдели роту и по вечерам, но так, чтобы немцы и итальянцы видели, води ее маршем из Подколодновки в Толучиево. В Толучиево — на виду, а обратно — скрытно. Понял? Наделай пушек и минометов деревянных и поставь тоже так, чтобы итальянцы знали где. Да понатуральнее. Они тоже не дураки. Выдели пару кочующих орудий. Пусть постреляют с тех мест. Артналеты согласуем и будем делать только во время приема пищи и по ночам в разное время… Да, и про хлеба не забывай, помогай убирать. Казаком не управиться самим, старь да калечь остались…
Андрей Казанцев оторвал голову от сена, накрытого плащ-палаткой. По дымному от росы двору хозяйка гоняла хворостиной теленка.
— Каменюки глотаешь, сатанюка! Околеешь, тогда как?!. А, служивый! — заметила проснувшегося Андрея. — Разбудила баба поганая. Каменюку заглонул, окаянный. А куда его резать зараз. Нехай на вольных травах до осени погуляет, глядишь на девку и выгадаю чего…
Бессмысленно тараща глаза, Андрей снова ткнулся в сено, захрапел: час назад он вернулся с ночного минирования берега. Но вскоре разбудили его окончательно. Второй взвод уходил ремонтировать мост через Бычок, маленькую речушку. Желтоусый Спиноза, уходя, решил предупредить о завтраке:
— Каша в ватнике на лавке. Сало в моем мешке. Вернемся, должно, к вечеру, — заткнул топор за пояс, отряхнулся, поправил карабин за спиной.
— Парное молоко в банке на загнете стоит, — прибавила хозяйка.
Андрей зевнул, сел, обобрал с себя сено. Из-за сарая, отряхиваясь, вылез дед, белый от времени и пыли. Казалось, он совсем прокалился на солнце и высох, отрухлявел и ничего не весил.