Я понял, что опять что-то не так, потому что полковник молчал.
Шпацкий, обогнув какого-то десантника, зашел спереди и сверху вниз уставился на меня.
— Ты что? — тихо, но очень страшно сказал Шпацкий. — Ты в самом деле не понимаешь, что тебе говорят, или ты шутить с нами вздумал. Твоя жена в интересах пожертвовала личным счастьем; ради общего пожертвовала всем, что было для нее свято: она принесла это на алтарь. А в это время ты вел себя как жалкий себялюбец, как подлый трус. Забыв о совести и чести, ты отстаивал свое жалкое, никому не нужное Я. А теперь ты хочешь вернуться к жене и испортить нам всю игру. Я даже подозреваю, что ты хочешь вернуться к ней не без задней мысли.
— Да-да, — сказал полковник, — разве я не говорил вам, что должны быть достойны?
— Вот, видал? — сказал Шпацкий и сунул мне под нос свой веснушчатый кулак, — видал, скотина? А теперь катись отсюда на все четыре стороны. Вон туда, — и он показал пальцем вдоль по переулку.
— Да, — сказал полковник, — идите, не задерживайте солдат — солдаты очень устали. Идите, вы свободны.
Я от этой свободы не почувствовал никакой радости, но выбирать не приходилось. Я повернулся и почувствовал, как у меня по лицу текут слезы. Может быть, это и недостойно мужчины — распускать нюни, но я распустил. Мне только не хотелось, чтобы десантники это видели, и я отвернулся и пошел. Но не успел я сделать и трех шагов, как страшной силы пинок в зад сбил меня с ног на четвереньки. Я инстинктивно сжался, ожидая следующего удара, но больше ударов не было. Двое десантников, вцепившись, повисли на Понтиле. Понтила еще раз замахнулся, но уже не достал до меня ногой: десантники изо всех сил тянули его назад.
— Пустите меня, — ревел Понтила, — я ему покажу кузькину душу, я ему глаза на затылок переставлю, я ему все ноги повыдергаю из его паршивой задницы (он, правда, другое слово сказал — не задница, но мне уж не хочется повторять все эти гадости), пустите, — орал Понтила, — я оторву ему его гнусные кое-что (тоже не кое-что). Он у меня будет раком ползти.
Но тут полковник наконец опомнился.
— Да держите вы этого кретина! — в бешенстве закричал полковник.
Он подскочил к Понтиле и что есть силы стегнул его стеком поперек лица.
— Идите! Идите же вы! — крикнул мне полковник. — Идите, не будите в людях зверей.
На тупой физиономии Понтилы проступил темный рубец.
Я поднялся и поковылял в ту сторону, куда указал мне Шпацкий. Потом я еще раз обернулся и увидел, как десантники беспорядочной компанией уходят по переулку. Я присел на ступеньки какого-то дома, уткнувшись лбом в колени, заглох.
Мне опять некуда было идти: выходило так, что жены я был не достоин, хоть я и всей душой чувствовал, что это не так; то есть не то чтобы я был настолько самоуверен, чтобы считать себя достойным своей жены, а просто я понимал, что тут дело вовсе не во мне, а это ирония судьбы, злая насмешка судьбы: и на этот раз не было даже кота, чтобы разделить мою печаль и одиночество, потому что мой кот уже давно лежал в земле — я был один.
По-видимому, я долго так просидел, потому что, когда я поднял голову, ни один фонарь уже не горел в переулке, а переулок освещался исключительно луной. Но я не от этого поднял голову, а оттого, что совсем близко услышал какие-то шаги — и от этого я поднял голову.
Они стояли прямо напротив и смотрели на меня, и их приятные лица были освещены луной. Да, их приятные, освещенные луной лица выражали одобрение и симпатию. Я их уже видел однажды, а теперь сразу узнал. Один из них был невысокий черноволосый, с умным и доброжелательным лицом француза; второй был повыше ростом и плотней: он был коротко стрижен. Я посмотрел на них, посмотрел и заплакал.
Я вспомнил, как год назад я вот так же стоял, держа на руках своего покойного кота, и они показывали мне, чтобы я не грустил, разные фокусы; и как они потом, уходя, поклонились мне, как артисты, как настоящие артисты и джентльмены; и теперь они отнеслись к моему настроению с таким же уважением и вниманием и не проявили никакой грубости — одну только вежливость и деликатность.
— Нх плх-ачь, — задушевно сказал «француз» и тихонько дотронулся рукой до моего плеча, — нх плх-ачь, нх нх-ад-о плх-акхть, — он погладил плечо моего пиджака.
— Хь гхдэ нхть? — спросил второй, и я сразу понял, что он спрашивает про кота.