— Он умер, — сказал я, подавляя свои рыдания, — мой кот умер: я один.
И, как тихое эхо, повторил «француз»:
— Умрхъ!
И тогда я окончательно заплакал.
Они оба немного постояли в нерешительности.
— Нх плхсь, — наконец сказал стриженый и, бережно взяв меня под локоть, помог мне подняться.
С тех пор я живу вместе с глухонемыми. Их оказалось довольно большое общество, а не двое, как я раньше предполагал. В большинстве своем, это очень симпатичные люди, хотя некоторым из них и не хватает образования. Попав к ним, я первым делом стал осваивать их язык и профессию. Дело пошло, и я уже довольно скоро добился значительных успехов. И что интересно: никогда бы я прежде не подумал, что знание нового языка настолько может расширить кругозор. Мало того, и образ мыслей, и желания, и даже чувства, как будто, меняются. Но этот язык, очевидно, имеет особенные преимущества перед всеми другими языками. Ну, во-первых, само по себе уже то хорошо, что это беззвучный язык: в общественном месте никакого шума от него нет, и каждый говорит со своим собеседником сколько угодно, никому при этом не мешая. Или, например, в темноте громким криком никого не напугать: сколько ни маши руками, все равно никто этого не заметит. Это вежливый язык: разговор на нем возможен только в форме диалога — перекричать друг друга нельзя. Ну а сравнительно малый словарный запас не дает распыляться, побуждая сосредоточиться на самых важных вопросах, так что это даже и не малый словарный запас, а, скорей, чистота языка.
Рассуждая на этом языке, а прхшль ихтрье дальнейшее развитие. Я прхмтрл ьчнн мнгхье в свхьй пржжнъй жэнь, и мне стало ясно, что кое-что я видел предвзято, а на другое просто смотрел чужими глазами. Именно от этого и вдхль прхдь тх, чтх прсмшхын нхпрхътънъстх тхк, чтх съзмъ отлдрмпрнх избежать.
Но нет худа без добра, и если теперь я многого лишен, то кое-что все же и приобрел. Тхък ъхя нхсъелсх пхънхъмхътъ нтрсхъельно слхъмкхъ мжж-э-ттъ бхъдхтхсхъ ы очхнъ злстьтья, ктхърхъы этмхъ жх мх-ыы зънхкхмы слхвмх-н-ы, ктрхы-ы ъны мхъгхът прхъстх нхъ стхъ.
И всего-то они знают, что прхщщъ ы дъстхпнхъ мхръ: вхдъ они тхжъ тхгжхъ-а о химчистк, тхм нхъ мнхъ кнхъ прхълхъ-уть ухътхъ-о хчхтъ-йъя, чтхъ ъя. Утхъ-э прхдхть лчхть мнх ы прхмхмхъо, ижхъ... В-хть-хор-сть, но это возможно, одна из презумпций, наконец, просто чхлхвх-чхс хкхъ ктрмшнъвркхъ, илхъ ышхш-ъ чтх-нхбждь.
Вхдъ онхъ-ы тхгдхъ тхъ энхлъ хмч хстхнхъ, и тхн нхъ мхн-э-э мхъ прхдлхъы этхъмх тхкхъ-ого нхк вхмхжхн-ый компромисс.
Прхдъстрхъгхающему фнхкцхъу нхъ обхъдъу местхъ рхзблчхтъ. Этхт мзрь пхпрхвлхъ нхъ тхъ, чтхъ бхъ эъмихсъртхвхтьть пдлннхъ хрхктр зовсхстэмъ-ы мнъ-плъ-плъ-хэтхчъ-скхъ дхтлънхсть-ы?
Существуют проблемы, которых все равно не решить. Что же касается полковника Шедова, но нхпхръ кхтхрь облхчтхть ыммхрлхэмъ ы бзырхвствннстых, нх жхстхкхсть абхсрдхнхг-хт пхрх мхлъ ън ътвхчхть взхмхъжнхстьъ лъ-ы ангажированности всх чхлсь ежмъ схбхъй: трхъ-бхъ, трхъ тхъ-тхъ, ДЖХЪ-РХЗЪ, ДЖХЪ-ДВХЪ, ДЖХЪ ВСХМДЖСХТХЪ ДВХЪ, прхвдхь брхъбхъ, тр-пр, бр-тр, др-фр.
А Н Т Р Н У
ПРОБЕЛЫ
Пробелы
(Рассказ)
Если бы я знал этот дом, как знали его другие жильцы, я бы, конечно, не путался и не сбивался каждый раз с дороги: я бы, не думая, автоматически каждый раз поднимался к себе и привычно открывал ключом дверь, так что, вероятно, как это иногда в задумчивости бывает, иной раз даже удивлялся бы тому, что я вот уже переобуваюсь в прихожей. Говоря об этом доме, я, в общем-то, даже не его имею в виду, может быть даже, не собственно здание. Такими домами в начале этого столетия часто заполняли оставшееся без применения пространство, иногда пристраивая их к другим домам, причем не всегда удачно, то есть, случалось, не совсем точно совпадали уровни этажей, которые по замыслу строителей должны были совпадать. Из-за этого в каком-либо коридоре вдруг образовывался неожиданный подъем или спуск — это в какую сторону идти. Я сам часто путался в лабиринтах этих поликлиник или институтов или других небольших и не слишком шикарных учреждений — любому жителю этого города хоть раз в жизни да выпадало заблудиться в таком здании. Вот и этот дом был достроен, видимо, в начале этого века, но особенности стиля той эпохи можно было увидеть только в моем подъезде: кое-где сохранившиеся даже в оконных рамах, а не только в полукруглых верхних фрамугах «модерные» с въевшейся черной копотью в цветные стекла витражи, уже почти не пропускавшие света на лестницу, когда-то солидную, пожалуй, даже респектабельную, с чугунными перилами из литых фигурок морских коньков, теперь местами выбитых и замененных грубо приваренными прутьями строительной арматуры; с широкими кафельными площадками, которые, как панелями — одна к другой, — были облицованы дверьми, вероятно, когда-то дубовыми, ныне же крашенными какой-то темно-коричневой лишенной всякого блеска или глянца краской, а на широких косяках (как водится) композиции из кнопок с табличками, кое-где из кнопок с табличками порознь. Словом, что тут описывать — каждый это где-нибудь видел.