— Скажите, что вы едите? — спросила она с легким иностранным акцентом.
Я ответил ей и не понял, зачем она это спросила, потому что она уже что-то ела, и, наверное, из-за того, что не понял, может быть, несколько некстати предложил:
— Вам нужно что-нибудь перевести?
— Нам ничего не надо, — раздался голос сверху, голос без цвета и интонаций, и я поднял глаза.
Они, казалось, тоже появились ниоткуда, но, в отличие от девушки, мне очень не понравились. Они оба стояли и поэтому показались мне высокими. Вернее, я себе показался человеком среднего роста. Вид у них был такой же неопределенный и бесцветный, как и голос ответившего мне. На этом был коричневый берет (в тон пальто), но такой формы, как будто его перед этим, выстирав, натянули на тарелку, а затем уже сухим сняли, и вот этот человек, никак не примяв его, просто надел на голову. Второй был такого же роста и телосложения, но его вообще как будто не было. Они смотрели на меня холодно, как смотрят члены киногруппы на случайного прохожего на съемочной площадке, который еще к тому же лезет с советами.
Я вспылил. Не почему-либо, а просто они мне не понравились.
— А вам я ничего и не предлагал, — ответил я и снова обратился к девушке. — Vous êtes française, mademoiselle?
— Muis oui, monsieur![1] — радостно отозвалась она.
А, ну конечно же, она была француженка: это чисто французская манера — отвечать незнакомому человеку так, как будто именно он-то тебе больше всего и нужен.
— Désolé, mademoiselle, — сказал я. — Je voris que vous avez besoin de que pour vous aider mais je ne vois pus comment vous être outile en toute cas.
— Je vous remercie monsieur de votre obligeance.[2]
Я увидел растерянность в глазах ее сопровождающих и, чтобы еще сильнее разозлить их, улыбнувшись француженке, сказал:
— Enchanté de faire votre connaissance, mademoiselle.[3]
Я встал и собрался уходить, но еще увидел, как к тем двоим подошли другие двое, и первые, ни слова не сказав и не попрощавшись с француженкой, только мельком указали на нее сменившим их и прошли мимо меня вдоль стойки в сторону туалетов.
Подождав немного, чтобы не обгонять их, и еще раз оглянувшись на француженку, которая в этот момент в сопровождении уже других двух с виноватым видом шла к выходу на набережную, я не спеша пошел в ту же сторону, что и недавние двое. Встав со своего табурета и оказавшись одного роста с теми двумя, я вспомнил одного из них, — пока я сидел, разница в росте мешала мне в этом. Того, в берете, когда-то мы в детстве называли Жабурой. За что он получил эту кличку и что она значит, я так до сих пор и не знаю. Помню только, что в те годы он обычно присутствовал в нашей деревенской компании (на лето меня для укрепления здоровья всегда отправляли в деревню к моей, ныне покойной, тетке). Я сказал: присутствовал — другим словом никак не обозначить его пребывание среди нас. Редко встречается в этом возрасте другой такой мальчишка, который никак и ничем бы себя среди своих товарищей не проявлял. Он был настолько незаметен, что если несколько дней его по болезни или иной причине не было среди нас, никто не интересовался, где он и что с ним, даже не вспоминал о нем, и, только когда он снова появлялся, вернее, возникал среди нас, кто-нибудь вдруг замечал его и удивленно восклицал: «Гляди-ка, Жабура!» Он никогда никому ничего не сделал ни плохого, ни хорошего, никогда ни с кем не спорил, и поэтому никто не любил и не недолюбливал его. В ту пору он, конечно, не носил берет, потому что тогда его никто не носил, и волосы у него были не то чтоб белокурые, а скорей, серые, которые обычно с возрастом темнеют, и не то чтоб жесткие, но, пожалуй, слишком прямые и торчали в разные стороны, словом, он ничем не выделялся, и, как только исчез из моей памяти, я тотчас же о нем забыл.
Сейчас они оба неожиданно оказались впереди меня — видимо, заходили в туалет. Странно, но Жабура на этот раз говорил довольно оживленно. Из разговора я понял, что он делится со своим приятелем (или сотрудником) впечатлением от пирожковой.
— Ха-ха! Прямо, как в Америке! — удивлялся он. Его дикция была, в общем-то, правильной, но в интонациях чувствовалось что-то деревенское.
— Ты был, что ли? — спросил второй голосом тоже бесцветным, но городским.
— Ну-у! — протянул тот, который в берете. — Там-то, конечно, нет. Но вот в Германии, в Карл-Маркс-Штадте... Тоже вот так: длинные стулья, и все можно тут же получить.
2
— Простите, мадемуазель. Мне кажется, вам нужна помощь. К сожалению, не знаю, чем бы мог быть вам полезен.
— Благодарю вас за вашу любезность, месье.