Я согласился с ней.
— Всякое одиночество печально, — сказала она, — печально находиться в заточении, но это ничто по сравнению с душевным одиночеством: душевное одиночество страшнее всего. Когда нет души, способной тебя понять, нет созвучного сердца... — она горько свела свои красивые, на мой взгляд, брови. — Раньше у меня было созвучное сердце, — сказала она, — а теперь нет.
— Было? — сказал я. Я просто не знал, что сказать, но не мог остаться безучастным к ее одиночеству и поэтому спросил: — Было?
— Было, — сказала она. — У меня был жених.
Она допила свой бокал.
— Как хочется курить! — сказала она.
— Может быть, нам еще взять шампанского? — на всякий случай предложил я.
— Да, — сказала она, — можно. Мой жених тоже любил шампанское. Можно.
Я взял пустую бутылку и поскорее, пока очередь еще не накопилась, поспешил к буфету. Румяная, черноусая буфетчица, как мне показалось, с одобрением посмотрела на меня. Она даже дала два новых бокала.
— Они лучше потеют, когда холодные, — пояснила она.
Я горячо поблагодарил ее за этот знак внимания, а она, положив передо мной сдачу, сказала:
— У вас хорошая девушка: такая скромная... Не обижайте ее.
Мне было приятно это слышать, а мысль о том, что я мог бы чем-нибудь обидеть такую прекрасную девушку, казалась мне смешной. Тем не менее я с признательностью заверил буфетчицу, что никогда и ни в коем случае не обижу, и еще спросил ее, нельзя ли нам тихонечко покурить: я, конечно, знаю, что нельзя, но если тихонечко...
Буфетчица добродушно кивнула.
— Только незаметно, — сказала она, — чтоб никто не видел, и я в том числе, — и еще дала мне блюдечко вместо пепельницы.
Мне хотелось как-нибудь поблагодарить ее за любезность, но неудобно было предлагать ей сдачу, поэтому я просто сделал вид, что забыл ее на стойке. Я вернулся за столик и налил шампанского в свежие бокалы.
— Какая здесь приятная буфетчица! — сказал я. — Она даже разрешила нам незаметно покурить.
— Да, — сказала девушка, — среди простого народа иногда встретишь такое понимание, какого порой не встретишь в нашей среде. В наше время среди интеллигенции мало кто способен проникнуть в душу другого человека. Все пусты, тщеславны, эгоистичны, все заняты самокопанием. С тех пор как погиб мой жених... — она замолчала.
— Дайте сигаретку, — сказала она.
Я подал ей сигарету и зажег спичку, чтобы она смогла от нее прикурить. Потом я тоже закурил.
— «Шипка», — сказала она, посмотрев на пачку. — Он тоже курил «Шипку».
Она глубоко затянулась.
— Я не хочу быть нескромным, — сказал я, — и, может быть, какие-нибудь струны... Я не хотел бы затрагивать, и, конечно, если это тяжело вспоминать...
— Да, тяжело, — сказала девушка устало, — очень тяжело вспоминать, но я чувствую, что вам можно довериться, вы меня поймете. И потом, знаете, — сказала она, — иногда так хочется рассказать! Чтобы облегчить сердце. Но некому. Некому! — с болью воскликнула она. — Никто не в состоянии меня понять. Вы первый, кому я это рассказываю, а ведь со дня его смерти прошло уже больше года. Целый год я носила траур, — сказала девушка внезапно охрипшим голосом. — Я все время ходила в черном. Он был прекрасный человек и отчаянно храбрый. Хорошие люди долго не живут на свете.
Я с этим согласился.
Она горько улыбнулась:
— Он жил исключительно для меня. Он прекрасно зарабатывал и уже купил кооперативную квартиру. Великолепно все обставил старинной мебелью. Он был немного старомоден (он происходил из дворянской семьи) и был идеально честен и порядочен, даже щепетилен. Например, он ничего не хотел до свадьбы, и я сама пошла ему навстречу. Ну что ж, у меня остались хоть какие-то воспоминания — вы понимаете, что я имею в виду?
Я понимал, хотя мне от ее признания стало немного неловко, и чтобы скрыть эту неловкость, я взял бутылку и налил еще шампанского.
— Он не хотел идти на это, — продолжала она, — я сама настояла. Он хотел, чтобы все было строго, как в старину. Но какое значение имеет штамп в паспорте, когда дело идет о любви? Ведь браки замыкаются на небесах, не так ли?
— Как это вы прекрасно сказали! — воскликнул я. — Я бы ни за что не сумел так сказать.
— Я и ему это говорила, — сказала она. — Я говорила ему, что счастье не зависит ни от записи в актовой книге, ни от кооперативной квартиры, ни от машины марки «Жигули», — счастье заключается в любви, а наша любовь была бесконечна. Она была всеобъемлющей и всепоглощающей.
Она закурила новую сигарету.