— А почему они не приняли его за иностранца? — удивился я, хотя вообще-то это и не относилось к делу.
— Видите ли, в чем дело, — сказала девушка, — за каскадерами все время следят. Понимаете, с них берут расписку.
— А — зачем?
— Ну, чтоб они кого-нибудь не убили, — пожала она плечами, — они знают разные приемы. Все каскадеры состоят на учете: гипнотизеры и каскадеры.
— A-а... верно, я слышал об этом, — припомнил я, — о гипнотизерах.
— Ну да, а с каскадерами то же, — кивнула девушка.
Девушка медленно, глядя вдаль, курила.
— Да, о чем это я? — сказала девушка.
— Вы говорили про то, как сидели, — подсказал я.
— Да, — подтвердила девушка. Она отпила глоток шампанского, — да. Мы сидели, — повторила она. — Мы сидели, и он старался казаться веселым, но я видела, что ему не по себе. Теперь я понимаю: он чувствовал близкую смерть.
— Ах, это так! — не утерпев, воскликнул я. — Это так: я тоже все время что-то чувствую.
Она загадочно посмотрела на меня.
— Вы чем-то похожи на него, — сказала она. — У вас даже есть что-то в лице. Но слушайте: я решила рассказать все до конца. Утром он, как всегда вовремя, был на съемке. День был жаркий. Мой жених, одетый в защитную форму цвета хаки, которая, кстати, шла ему гораздо больше, чем актеру, которого он дублировал, прогуливался вперед-назад по съемочной площадке, ожидая сигнала. Режиссер сказал всем приготовиться, и все заняли свои места. Мой жених в последний раз мысленно выверил свой маршрут — он был готов. Наконец прозвучала команда, мой жених вскинул автомат и, петляя, помчался к роще. Вокруг него грохотали взрывы, но он, презирая опасность, бежал вперед. Дубль отсняли. Мой жених вытер пот со лба и вернулся на место. Его лицо было черно от гари. По приказу режиссера специальные техники снова зарядили мины. И опять режиссер скомандовал, и мой жених, сжимая автомат, бросился вперед. С перекошенным от напряжения лицом он метался по точно рассчитанному маршруту, оставляя взрывы за своей спиной.
Так отсняли шесть дублей. Этого было достаточно, но режиссер попросил моего жениха сняться еще один раз. Этот, в сущности, был не нужен — он делался просто так, для страховки, на тот случай, если все остальные пленки засветятся, но это редко бывает. Именно этот дубль оказался для моего жениха роковым. Раздалась команда, и мой жених, уже измотанный предыдущими дублями, рванулся вперед, но бежать так быстро, как в начале съемки, он уже не мог. Напрягая последние силы, он все-таки миновал несколько взрывов и скрылся в роще, а спустя секунду оттуда донесся страшный крик страдания, от которого у всех в жилах застыла кровь.
Когда к нему подбежали, он был еще жив. Почерневшими губами он шептал мое имя.
— Да-да. Это так и было, — взволнованно подтвердил я. — Я видел этот фильм — именно так все и происходило.
— Я не видела этой картины, — сказала девушка, — я не пошла. Это было выше моих сил. И так-то, когда мне сообщили об этом, я поседела, — она провела рукой по волосам. — Я теперь крашу волосы, — объяснила она, увидев, что я на нее посмотрел. Она подавила вздох.
— И вообще я больше никогда не бываю в кино, — сказала она и вздохнула.
Я не знал, что сказать. Что тут скажешь? Разве чьи-нибудь слова могут утешить в таком горе? Я предложил ей выпить еще вина.
— Нет, — сказала она, — спасибо. И так это третий бокал.
Я допил свое шампанское и помог девушке одеться. Уже стемнело, и на огромном окне еще более выступила надпись «ЕФАК».
— А можно мне проводить вас домой? — спросил я, когда мы вышли на улицу.
— Конечно, можно, — сказала она, — вам можно, — она взяла меня под руку и зябко прижалась ко мне своим плечом, и мы с ней пошли по одинокой улице, и она опять молчала и только время от времени опускала лицо к букету, который несла в другой руке. Но мне от ее молчания больше не было неловко — я однажды читал, что молчание бывает также и очень красноречиво, — вот это молчание, видимо, и было красноречиво, то есть, может быть, оно и не было красноречиво в том смысле, что не было каким-то намеком или чем-нибудь еще, а просто теперь между нами было какое-то общение, потому что я ее понимал — она сама это сказала — и мы шли по улице, и я не заводил никакого разговора, и, кроме того, я обдумывал нашу встречу и ее печальный рассказ, и вдруг мне стало так стыдно, что я остановился.