«Вот и суслик, — подумал я. — Юркнул в свою норку — и с концами. Шаркнул напрямик — и был таков.. Конечно, рассуждая поверхностно, можно было бы сделать вывод, что он свободней меня: бежит себе как хочет, напрямик, но, если вникнуть поглубже, спросить себя, почему он это делает, то выводы сложатся далеко не в пользу суслика.
Во-первых, если говорить о свободе, то и суслик далеко не так свободен, как это на первый взгляд может показаться. Ведь не может же суслик воспарить, как сокол, в поднебесье, и ему не дано спускаться в пучину, поскольку он не имеет жабр.
А я? Нет, не буду утверждать, что я могу плавать, как рыба в воде. Я и как сокол — не могу. Безусловно, человек тоже подвержен законам, множеству законов, и не только физическим законам природы, но и всяким другим. Да, это так. Но зато человек и сам создает эти законы.
А во-вторых, — подумал я, — во-вторых... Во-вторых, и сама свобода суслика существует исключительно за счет глупости. За счет несознательности и неспособности понять. Разве суслику можно что-нибудь доказать или внушить? Нет, нельзя. Ему ничего не внушишь и не докажешь — он глуп. Он не мыслит. Может ли он подумать обо мне? Не может. А я о нем — могу. Только я о нем и думать не стану — больно он мне нужен! — человеческая мысль не зависит от суслика. Человеческая мысль свободна. Как это?.. «Сначала труд, а потом и членораздельная человеческая речь...» И мысль. Да, мысль свободна, — сказал я, — ее полет ничем не удержать. Об этом даже кто-то сказал: «Я мыслю — следовательно, я существую».
И вот я мыслю. А кроме того, еще и «...членораздельная человеческая речь...», и я могу разговаривать с другими людьми, могу донести свою мысль до другого человека. И он может донести... И я могу понять общественную необходимость, и я ее понимаю. Так кто же свободней? Суслик или я? Конечно же, я. Потому что моя свобода определена не глупостью, а сознанием и чувством ответственности. Нет, человек намного превосходит суслика: он произошел от обезьяны. «Человек — это звучит гордо»».
Тут мне пришлось залечь. Передо мной на склоне следующего холма раскинулся военный лагерь: десятка два палаток обычного защитного цвета, походная кухня в виде нескольких защитных же ящиков на колесах и такой же защитный автомобиль-фургон. Между палаток, скучая, прогуливался часовой. Он в данный момент шел в обратную от меня сторону, так что оказалось, я вовремя залег. Он дошагал до фургона и повернулся, и я припал головой к земле, чтобы он меня не заметил.
«Вот-те на! — подумал я. — Чуть не напоролся. Надо же так неосторожно ходить! Ориентиры ориентирами, но и по сторонам нужно поглядывать, а то как раз влипнешь, где не ждешь. Вообще нужно поосторожней подниматься на эти холмы: тут, за холмами, самые неожиданности и есть. Нет, может быть, это вовсе не опасности. Не обязательно опасности. Но что неожиданности, так это точно».
Я поднял голову. Солдат уже развернулся и опять шагал от меня, и, прежде чем отползти, я успел внимательно осмотреть лагерь. Кроме часового, там, кажется, никого не было. Из палаток не доносилось ни звука, вообще их пологи были глухо застегнуты на палочки, кухня не дымилась, и даже повара не было рядом. По-видимому, все были где-то на занятиях.
Я отполз немного по склону холма, а там, встав на ноги, отряхнул приставшие к пиджаку и брюкам сухие травинки, какие-то щепочки и пыль и только тогда сообразил, что если — по ориентирам, то мне на этот холм подниматься было и не нужно, а в этом месте я должен был идти по склону холма, и что если бы я не сделал этой ошибки, то никакого лагеря я бы, разумеется, не заметил, а так и прошел бы себе мимо.
«Что ж, это дает мне некоторые преимущества, — сказал я себе, — во всяком случае, я не выскочу на него с другой стороны».
И я скоро спустился в лощину, отклонившись, насколько это было нужно.
«Интересно, — подумал я, — сколько я уже иду и какую часть пути я прошел? Может быть, уже треть, а то и больше?»
Мне показалось, что я иду уже час или полтора. За это время, если бы я шел напрямик, я уже мог бы дойти до Тихоженска. «Да, пожалуй... — Я опять стоял на вершине холма. — Пожалуй...»
«Но может быть, здесь какая-нибудь нравственная цель? — подумал я. — Наверное, она и есть. Не может же так быть, чтобы не было нравственной цели. Нет, не может. Потому что нравственная цель есть во всем. И здесь она тоже есть. Нужно только постараться ее найти. Нужно ее определить. Та-ак, — рассуждал я. — Начнем с этой спирали. С того, что история тоже развивается по спирали. И общество развивается по спирали, — продолжил я свою мысль, — все развивается по спирали. А человек? Конечно, — ответил я себе, — раз общество развивается по спирали, значит, и человек тоже, — решил я, — и в том, что я иду по спирали, есть свой смысл. Собственно в этом и состоит нравственная цель.