— Бей в мясо-о-о-о!
Уже оттолкнувшись ногой и повиснув над неглубокой траншеей, я снова подумал, что все ерунда и что если уж они засели под водонапорной башней, то и все остальное их теперь не остановит, и что они в любом случае не дадут мне уйти. Но все еще надеясь, что они хотя бы перестанут стрелять, я приостановился, вернее, даже не приостановился, а просто чуть замедлил бег, но траншея, то есть не траншея, а то, что я был уже по другую сторону траншеи, — это им не помешало.
— Бей в мясо! — радостно крикнул Шпацкий.
— Как тебе не сты... — закричал было я, но мой голос сорвался.
— Мне не сты... Я не стыну! — надрывался Шпацкий. — Гоняй его ребята — он еще в школе был воображалой.
И снова резкая дробь раскатилась эхом на холмах.
Внезапно ощутимо шаркнуло сухой землей по носкам ботинок, и, глянув вниз, я отчетливо увидел свои бегущие ноги с двумя-тремя пыльными зубчиками на башмаках.
«Боже, они в меня!» — но я и додумать не успел, потому что следующая очередь слева от меня взбороздила продольную строчку по земле. Я метнулся вправо — слева опять сухо защелкало по тропинке, и где-то там в ответ застучал автомат.
Прямо под ноги мне полетел защитный тюк. Я увидел далеко внизу белобрысое лицо, в экстазе разинутый рот, десантную куртку; мои локти согнулись от сильного толчка, и сейчас же я поехал щекой и виском по земле. Вслед за тем от сильного рывка я оказался на ногах и стал падать дальше, но кто-то подхватил меня, поволок пятками по земле, схватив меня за штаны, перевернул и швырнул на ту сторону траншеи. Потом чья-то рука схватила меня за шиворот и, дернув, поставила на ноги. Тогда я наконец сообразил, что стрельба прекратилась, и пространство передо мной заполнилось защитными куртками. Я потряс головой и выплюнул землю изо рта, и только после этого услышал гогот и крики десантников.
— Подними рожу! — раздался знакомый голос, и веснушчатая лапа приподняла мою голову за подбородок. Шпацкий расхохотался мне в лицо.
— Привет! — сказал Шпацкий. — Сколько лет, сколько зим!
У меня дрожали руки и ноги, и губы дрожали, я дрожал весь и тяжело дышал.
— Закури, — сказал Шпацкий, выщелкивая из пачки сигарету, — закури, успокойся.
Я даже отказаться не смог, так как все еще не мог говорить. Он воткнул мне сигарету в рот, прямо желтым фильтром в губы, и поднес зажигалку. Я потянул дым в себя и тут же закашлялся, и сигарета упала на землю, но это вернуло меня к действительности, то есть я стал что-то соображать.
— Эх ты, зюзя! — с сожалением сказал Шпацкий. — Каким был зюзей, таким зюзей и остался. Будь мужчиной! — сказал Шпацкий и дал мне подзатыльник.
Сейчас же кто-то дернул меня сзади за шиворот: это тот, который меня поднял. Он меня так и держал, не отпуская.
— Убери лапу, — сказал ему Шпацкий через мою голову, — убери лапу — не зарься.
— Что? — спросил сзади голос, высокий и неприятного тембра. — Что? Это я его взял, и вались ты...
— Куда? — спокойно спросил Шпацкий. — Что же ты молчишь, Понтила? Боишься, что я хрясну тебя по роже? Так?
Рука сзади выпустила мой воротник.
— Ты подумал, прежде чем сказать? — спросил тот голос через мою голову.
— Я подумал, — сказал Шпацкий, приклеивая к нижней губе сигарету, — а вот ты, дубина, бросился под ноги и смазал нам процент. И кучность. И точность тоже, — добавил он, — и кроме того, — сказал он, подумав, — мы могли бы продырявить твою поганую шкуру, придурок. Правда, убыток небольшой — потерять такого безмозглого кретина, — но из-за тебя пришлось прекратить стрельбу. Понимаешь, дурак?
Белобрысый верзила вышел из-за моей спины к Шпацкому.
— Ты меня назвал дураком, Шпак, — сказал он Шпацкому, — и еще ты хотел хряснуть меня по роже. Хрясни, — сказал Понтила. — Хрясни — посмотрим, кто из нас дурак. Что ж ты не хряснешь?