-- Господа! -- закричал студент еще издали. -- А мы вас ищем: Леокадия Васильевна и их превосходительство папаша захотели пить чай и собирают всю компанию. Так мы гонцами...
Студент подошел, а с ним -- Чебыкин, поодаль. У Сашеньки было смущенное, счастливое и рассерженное лицо. Алые, точно накрашенные губки улыбались нехотя, смущенно и сердито. Фон Бринкман в своем застегнутом доверху пальто и уходящем в сумрак цилиндре был страшно серьезен, а в глазах, которые из маслянистых и сладких вдруг сделались холодными и стальными, Чебыкин увидал хорошо знакомые признаки сосредоточенного гнева.
Между тем студент стоял против Сашеньки, разглаживал веерообразную бороду, и его синяя рубашка с болтающимися у пояса шелковыми кистями изображала верх иронической галантности.
-- Я не хочу чаю, но все-таки скажите Леокадии и папе, что мы сейчас идем.
-- В таком случае не проще ли будет, если я вам предложу руку? -- иронически и галантно спросил студент.
В ту же минуту перед Чебыкиным, стоявшим поодаль, выросла фигура начальника канцелярии, и он услышал прямо в лицо:
-- Вы мне сегодня надоели. Извольте немедленно ехать домой. Я вам приказываю. И замолчать! -- быстро докончил он, заметив, что у Чебыкина зашевелились губы.
Фон Бринкман повернулся спиной, и Чебыкин тотчас же услыхал другой, изысканный до приторности голос:
-- Ну-с, Александра Васильевна, идемте пить чай. Нам теперь с вами следует избегать адмиральского гнева. Это может оказаться опасным.
Сашенька шла под руку со студентом, а с другой стороны выступал фон Бринкман. Студент оглянулся, увидал, что Чебыкин стоит на месте, крикнул:
-- Модест Николаевич, что же вы? -- и успокоился, когда фигура в белой фуражке тихонько двинулась за ними.
Было без четверти десять часов. Проводив в почтительном отдалении Сашеньку и ее кавалеров до дверей, откуда гремел оркестр, Чебыкин вдруг свернул в сторону, обогнул вокзал и почти побежал по платформе, преследуемый страшным и грустным запахом свежей земляники и паркета. Наготове стоял поезд с красным фонарем на задней стенке вагона. Чебыкин забрался в третий класс и сел в темный угол. Здесь его никто не разыщет, и никто, кроме фон Бринкмана, не знает, что он может здесь находиться. Ах, как хорошо было бы спрятаться куда-нибудь еще дальше, прямо головой в какой-нибудь темный омут. И Чебыкин закрыл глаза, надвинул на лоб фуражку и отвернул широкий бархатный воротник пальто. Но в темноте вдруг выросло холодное рассерженное лицо фон Бринкмана, и Чебыкину почудилось, что он вновь слышит в упор жестокие, отчетливые и ужасающе тихие слова... Не надо, не надо думать... Полтора рубля, бутоньерка, Сашенька... "Вы мне сегодня надоели!.." А засим ввиду изложенного, а равно и присовокупляя...
XIX
Чебыкин не спал всю ночь и тщетно пытался связать разразившуюся над ним катастрофу с длинной цепью очаровательных вечеров, с целым месяцем восторженных впечатлений, согревших его угрюмую, одинокую, обособленную жизнь. Он ни в чем не винил ни себя, ни студента, и тоска его была беспредметна, жалобна и монотонна. И всю ночь у его изголовья стояла Сашенька в белом платье и высоких красных ботинках, и от нее пахло нежными духами, а он, Чебыкин, был в чем-то глубоко перед ней виноват, мучился неведением своей вины и под утро, заливаясь слезами, любил Сашеньку стыдливой, горькой и безнадежной любовью.
Потом часа на два ему удалось забыться, и когда его разбудила мать, то ему показалось, что он спал целый месяц и что все случившееся приснилось во сне. Медленно, как потерянный, Чебыкин стал собираться на службу. Повязывая галстук, он заглянул в окно. И, увидав мокрые от дождя скамейки, растопыренные во все стороны блестящие листья деревьев, полотно террасы в черных промокших пятнах, закрытые окна дачи, одиноко приютившийся в траве крокетный шар с двумя ярко-красными полосками, он вдруг ужаснулся чего-то и сразу припомнил жестокие, беспощадные слова своего начальника, фон Бринкмана. И теперь эти слова показались ему нисколько не обидными и вполне заслуженными. Он постоял в раздумье посреди комнаты и, неизвестно для чего, полный неопределенного предчувствия, снял светло-коричневый пиджак и заменил его черным сюртуком.