В непонятной тревоге Чебыкин принялся за обед. Проглотив несколько ложек супу, он выжидательно посмотрел на мать, но старушка, хлопотавшая у стола, не заметила его взгляда. Чебыкин отставил тарелку, помолчал еще немного и сказал:
-- Вследствие нахождения в саду постороннего студента, а также и разнообразных предметов, как, например, велосипеды и крокетные молотки, я полагал бы, что дача сдана кому-либо на лето?
-- Совершенная правда, Модестушка, -- отвечала мать, -- слава Богу, переехали благополучно, вещей сколько понавезли, корзин... Барышни, видно, модницы. Да и люди-то хорошие, образованные. Папаша, говорят, адмирал, две дочки одна другой краше, да сынок -- гимназист, и еще студент, родственник, что ли, репетитор. Барышни, как ангелы, одна такая разбитная да хохотушка, а другая серьезная. Та, которая серьезная, все больше со студентом ученые разговоры разговаривает. А мамаши, слышно, что нет, сиротки барышни-то.
-- Ввиду изложенного, -- сказал Чебыкин, придвигая горшок с гречневой кашей, -- придется ходить на вокзал не через их сад, а в другую калитку, так как первое было бы теперь неудобно.
Пообедав торопливее обыкновенного, Чебыкин долго завязывал и расправлял перед зеркалом свой лучший батистовый галстук с белыми подковками по ярко-розовому фону. Потом взял фуражку, трость и вышел в палисадник.
В соседнем саду, на скамейке, по бокам от студента сидели две барышни, громко смеялись, теребили его за рукава и старались вырвать у него книгу. Студент хмурился, потрясал рыжей бородой и кричал:
-- Послушайте, ведь это же ни на что не похоже! Надо уважать личность.
-- Ах, как страшно! Личность! Ха-ха-ха! -- смеялась брюнетка с яркими, точно накрашенными губами и прической гейши. -- У-у! Личность, личность!
Другая девушка, с волосами тоном светлее и менее пышной прической, перестала дергать студента за рукав и сказала:
-- В самом деле, Сашенька, если Ипполит Максимович действительно не хочет... Если ему интереснее книжка, -- обиженно добавила она.
-- Интереснее или не интереснее -- это его дело, но он все равно должен с нами ехать, должен и должен!
И Чебыкин увидел, что барышня, которую звали Сашенькой, наконец завладела книгой и, громко захлопнув ее, забросила далеко в кусты.
-- Перед насилием остается только преклониться, -- иронически произнес студент, поправляя очки и разглаживая спутанную в борьбе рыжую бороду. -- Только уж, если на то пошло, сыграем лучше в крокет. На велосипедах я предложил бы завтра с утра произвести подробную рекогносцировку.
-- Тогда надо позвать Леву, -- сказала Сашенька, -- иначе у нас не составится партия.
V
Новые лица, звонкие голоса барышень, сверкающие спицы велосипедов, распахнутые окна дачи, прислуга, поминутно выбегающая на террасу и забирающая оттуда какие-то тюки и свертки, все это новое, беспокойное и шумное сразу перепутало размеренные казенные мысли Чебыкина. На полдороге, не дойдя до калитки, он повернул назад и вошел в свой флигель. Постоял задумчиво перед зеркалом. Надвинул на глаза фуражку... Ив первый раз за целый месяц не пошел на вокзал. Это случилось как-то нечаянно. Выйдя в палисадник, он услыхал стук деревянных молотков о шары, а в соседнем саду, на расчищенной площадке, увидал четыре перебегающие с места на место фигуры, причем незнакомая и самая юркая была в парусиновой курточке с гимназическим кушаком. Рыжебородый студент, играя в партии с "серьезной" барышней, непринужденно распахивал и запахивал полы темно-серой тужурки и говорил с преувеличенным хладнокровием:
-- Будем держаться политики наступательной и устрашительной. Ну-ка, Леокадия Васильевна, попробуем-ка попасть вот в этот шарик с двумя черненькими полосочками... Это чей, Левушкин? Нет? Ага, тем лучше, значит -- Александры Васильевны... Попали. Великолепно. Пренебрежем временными выгодами, тем более что ворота мы пройдем с одного хода. Как вы думаете, уважаемая Александра Васильевна, если ваш шарик отправить вон туда, за калитку, к той канавке, ему не будет там сыро, он не простудится?
-- Не смейте угонять, невежа! С вами играть нельзя.
Алые, точно накрашенные губки притворно надулись, и молоток с двумя черными полосками заслонил молоток студента.
-- Опять насилие? -- воскликнул студент, становясь в протестующую позу.
-- Невежа! -- еще раз сказала Сашенька, отодвигая свой молоток.
И шар помчался за калитку, едва касаясь песку и шелестя травой.
Чебыкин, остановившийся у невысокого частокола, совершенно позабыл о прогулке и обо всех станционных телеграфистах и буфетчиковых дочках на свете. Несколько лет подряд на этой даче жили почтенные старички, все больше отставные генералы с престарелыми женами, просиживавшие вечера в гробовом молчании с "Новым временем" в руках или ежедневно ездившие в Павловск. Молодые голоса, раздававшиеся в саду, звучали для Чебыкина впервые, и в их соседстве, в том, что завтра, через неделю и через месяц, возвращаясь со службы, он будет видеть мелькающие между деревьями кисейные платья и ножки в домашних туфельках и солидно восседающего с книгой студента в неуклюжей тужурке, -- во всем этом было что-то интимное, привлекательное и многообещающее. Чебыкин постоял у частокола и вернулся к себе в комнату. Ему было и весело, и неловко, и отныне он почувствовал себя в каком-то плену. Машинально он стал рыться на этажерке и взял первую подвернувшуюся книжку. Это был томик "Истории Государства Российского" Карамзина, единственного автора, доставлявшего Чебыкину подлинное литературное удовольствие. Не машинально, а уже сознательно, но в то же время как будто скрытно от самого себя, он вынес из комнаты в палисадник небольшой плетеный стул.