Ночные путешественники прошли еще шагов полтораста, повернули в короткий и довольно узкий переулок и вдруг остановились, как вкопанные.
Их слух был поражен стройными музыкальными звуками, их опьянелые глаза остановились на одной точке.
Эта точка была — отворенное настежь окно; в окне, едва очерченное во мраке, легкое, полувоздушное видение.
Марфа Васильевна пела. Она пела без слов, без определенного мотива. Она не могла бы повторить того, что уже раз вылилось в звуках. И эта чудная, чарующая песня-импровизация, вырываясь прямо из переполненной души красавицы, росла и росла, расходилась вширь и ввысь, замирая далеко в ночном воздухе.
Рыжий артиллерист и его товарищи, неподвижные, окаменелые, стояли, не спуская глаз с певицы. Что-то хорошее, вовсе им незнакомое, закопошилось у них в груди; в опьянелых мозгах заворочалась свежая мысль.
Марфа Васильевна увлеклась: ее прекрасные, влажные глаза из-под густых, длинных ресниц смотрели куда-то в даль, ничего не видя. Она не замечала, что на плоской крыше противоположного дома проснулся сторож-татарин и слушал, оперши свою голову на жилистые руки. Она не замечала, как статный серый конь, стоя на приколе, под навесом, поднял свою умную голову и навострил чуткие уши; как ее любимица — косматая кудлашка, до сих пор спавшая спокойно на заваленке, зарычала, пристально вглядываясь в темноту... Она не замечала, что в десяти шагах от нее, словно столбы, врытые поперек дороги, неподвижно стояли три человеческие фигуры.
— Царица, богиня... — бормотал рыжий артиллерист. — Ангел, с неба слетевший...
Белые занавески у окна показались ему распущенными крыльями. Кровь прилила у него к голове; он пошатнулся. Он вспомнил и закрыл лицо руками.
— Хлыстом по роже... по роже, меня! — всхлипывал он и, вдруг, неистово вскрикнул: — Браво! Браво! Бис! — и кинулся к окну, протянув вперед свои руки.
— Ур-ра!!! — заорал, уже бог весть по какому вдохновению, один из спутников.
— Ату его! — подхватил другой. И оба, не понимая, что делают, бессознательно ринулись вперед и вскочили на приступку у окна.
Марфа Васильевна пронзительно вскрикнула и закрыла окно.
— Назад, не выгорело! — командовал рыжий артиллерист.
Кудлашка бросилась на него, но с визгом отлетела, подвернувшись под удар сабельных ножен. Сторож-татарин сплюнул свою табачную жвачку и, не переменяя положения, смотрел, чем это все кончится.
Глухой топот конских копыт, свернув с шоссированной дороги, приближался к месту действия. За калиткой послышались торопливые шаги и брякнула щеколда.
— Господа, не отставать! Скандал, так скандал!.. — бесновался рыжий артиллерист. — Начинай за мной... Марта, Марта, где ты скрылась?.. — взвыл он, поводя распаленными зрачками. Товарищи подхватили...
— О, явись к нам, ангел мой.
— А... ах куда ж ты провалилась?.. — вопил импровизированный хор.
На соседнем дворике, две или три собаки, подняв кверху морды, затянули в тон неожиданной серенады.
Калитка отворилась, и через порог переступил худощавый человек в одном белье, бледный от внутреннего волнения, едва сдерживавший подступающее к горлу бешенство.
— Господа, — начал он прерывающимся голосом, — вы не совсем удачно выбрали место для ваших музыкальных упражнений. Я бы вам советовал, капитан...
— А я вам советую, — оборвал капитан, — отправляться опять в свою постель и не мешать нам петь... Короче — убирайтесь к черту!
— Ведь мы не лезем же в спальню к вашей супруге, — нахально смеясь, вставил тот из певцов, на котором были докторские погоны.
Этой фразы было достаточно, чтобы терпение худощавого человека лопнуло. Он зверем кинулся на доктора, тот увернулся; удар пришелся на долю рыжего артиллериста. Они сцепились.
Недолго продолжалась борьба: силы были слишком не равны. Худощавый человек застонал под силой шести рук нападавших... Но тут подоспела неожиданная помощь.
Рыжий артиллерист вскрикнул и схватился за голову от страшного удара, сбившего у него фуражку. Доктор не устоял на ногах и растянулся: он не выдержал удара сильной конской груди; товарищ его бросился бежать, хотел перескочить канаву, отделявшую улицу от незастроенного пустыря, но запутался в своей сабле и упал головой вниз, на покрытое жидкой грязью дно. Между поверженными стоял всадник, спокойно глядя на дело рук своих. Он находился со своим гнедым конем у самого окна дома, так что правая рука его, вооруженная массивной киргизской плетью, опиралась на подоконник.
— Идите домой и заприте за собой калитку, — говорил всадник худощавому человеку. — Об этой сволочи не заботьтесь: они не повторят своей атаки. Покойной ночи, хотя правильнее сказать: доброго утра!