Докладчик говорил языком штабного офицера, обладающего широким тактическим кругозором. Речь его была логически стройной и лаконичной. Но в целом выступление скорее походило на лекцию, нежели на доклад. Боясь, что начштаба, увлекшись чисто тактическими вопросами, будет продолжать все в том же духе, Поддубный бросил вопросительный взгляд в сторону замполита, который сидел рядом с полковником Сливой. В этом взгляде можно было прочесть: "Когда же докладчик возьмет быка за рога?" Замполит понял беспокойство помощника командира и поспешил успокоить его еле уловимым жестом: дескать, все будет в порядке.
-- Ясно, -- говорил докладчик, -- что столь сложная воздушная обстановка потребует от наших авиаторов большого напряжения моральных и физических сил, всесторонней боевой выучки...
"Вот именно! Вот именно!" -- нашептывал про себя Поддубный, внимательно прислушиваясь к докладчику.
-- ...Потребует умения взять от нашей замечательной техники все, что она может дать. И мы вправе с гордостью сказать, что многие наши летчики обладают этой выучкой. Однако с выполнением плана боевой подготовки у нас за последнее время, как видно из соответствующих документов, дела обстоят неблагополучно: отстаем от других полков.
Докладчик взял указку, подошел к одной из таблиц:
-- Мы плетемся в хвосте, товарищи! Притом отстаем по важнейшим видам летной подготовки. -- И тут он перешел к анализу цифр. Вырисовывалась действительно неприглядная картина. Недостаточен общий налет. Мало проведено воздушных боев на больших высотах. Некоторые летчики давно не летали под колпаком, теряя таким образом навыки полетов по приборам. Отставали от программы молодые летчики.
-- Когда же кривая поползла вниз? -- продолжал подполковник Асинов, возвратясь к трибуне и заглядывая в тезисы. -- Данные показывают, что она поползла вниз после катастрофы. У нас в полку появились перестраховщики. Да, некоторые товарищи, к сожалению...
-- Просьба называть имена! -- раздался из зала голос майора Дроздова.
Докладчик посмотрел в сторону командира полка и замполита, словно спрашивая у них разрешение. Семен Петрович пробасил:
-- Называйте, товарищ Асинов! Если нужно, то и меня критикуйте, не обижусь! Перед партией все равны.
-- Так вот, товарищи, этой болезнью -- перестраховкой -- страдает коммунист Гришин. Он отрицательно относится к планированию сложных упражнений Курса боевой подготовки, допускает упрощенчество, а замполит Горбунов и партийная организация, возглавляемая Донцовым, не обращает на эти недостатки внимания. Их партийное чутье явно притупилось.
-- Правильно! -- раздался голос замполита.
-- Да и коммунисты штаба полка ослабили свой контроль, -- продолжал Асинов.
-- Тоже правильно! -- вновь подтвердил замполит.
-- Штабу было известно, что самолеты-цели обозначали себя фарами в ночном небе. При мне подавались штурманами наведения команды, не предусмотренные соответствующим документами и вносящие упрощенчество. Тем не менее я, как начштаба и коммунист, не принимал мер, не замечал того, что Гришин тормозит нормальный ход учебы, маскируясь под методическую последовательность и ссылаясь на тяжелые климатические условия.
В докладе Поддубный не без удовлетворения улавливал направляющую линию замполита. Неплохо поработал он, подготавливая собрание. Оно многим раскроет глаза. Поймет кое-что и Семен Петрович, если даже и не назовут коммунисты его имени...
Гришин чувствовал приблизительно то же самое: докладчик читает то, что написал или продиктовал ему замполит Горбунов. Взвинченный критикой, он горько сожалел, что в свое время дал Горбунову рекомендацию в партию. Вот, оказывается, расплата за доверие! Ты перед ним открыл двери в партийный дом, а он, войдя в этот дом, избивает тебя... Где же совесть? Где уважение? Но ничего, он, Гришин, еще покажет, как подрывать его авторитет, критиковать служебную деятельность!
Далее докладчик говорил о дисциплине, критиковал Дроздова за то, что его подчиненный -- старший лейтенант Телюков -- запятнал честь офицера, попав на гауптвахту. Эта часть доклада вполне удовлетворяла Гришина, и накипь горечи постепенно спадала.
Доклад окончен. После десятиминутного перерыва развернулись прения. Первым попросил слова майор Дроздов. Широкими шагами направился он к трибуне, выпрямился во весь свой богатырский рост и без обиняков начал:
-- Да, товарищи коммунисты, мой подчиненный -- комсомолец Телюков -споткнулся. Он посадил пятно на всю эскадрилью, на весь полк. Я признаю свою вину. Вместе с партийной и комсомольской организациями нашей первой эскадрильи мы постараемся помочь человеку исправиться. Но докладчик на все сто процентов прав, подвергая критике коммуниста Гришина. Коммунист Гришин тормозит нормальный ход боевой учебы. Прошу вашего внимания, -- Дроздов развернул навигационную карту, на который был нанесен Гришиным маршрут полета эскадрильи на предельную дальность. -- Правильно майор Поддубный назвал это пародией на маршрут! Получается, как в песне: "На закате ходит парень возле дома моего..." Коммунист Гришин, очевидно, хотел, чтобы я со своими летчиками тоже крутился-вертелся возле аэродрома своего...
По залу прокатился смешок. Гришина, который до этого хоть и с трудом, но молча выслушивал выступление, вдруг прорвало:
-- Товарищи коммунисты! Товарищ командир полка! -- крикнул он. -- Да ведь это же критика моего приказа!
Поддубный застучал карандашом о графин, призывая к порядку. А когда порядок водворился, поднялся полковник Слива и попросил два слова для справки.
-- Предоставить! -- раздались дружные голоса.
Семен Петрович, обращаясь к Гришину и указывая на карту, которую Дроздов все еще держал развернутой, сказал:
-- Это не приказ. Я отменил его. Продолжайте, Дроздов, а вы, Алексей Александрович, наберитесь мужества и терпеливо слушайте.
Дроздов припомнил Гришину и о бароспидографах, и о лунных ночах... Попросил партийное бюро не либеральничать с теми, кто ставит палки в колеса...
После Дроздова выступил комэск капитан Марков. То и дело вытирая носовым платком лоснящееся от жары лицо, он тоже критиковал Гришина, главным образом за то, что самолеты-цели обозначали себя фарами.
-- Такая практика далека от боевой действительности, и я просил бы командира части запретить Гришину делать это, -- сказал он в заключение.
Больше всего Гришин боялся критики со стороны Поддубного и поэтому выжидал, намереваясь попросить слова сразу же после его выступления, чтобы ударить по горячим следам... Но Поддубный не выступал, предоставляя слово другим коммунистам. Вопреки ожиданиям, Гришина поддержал в своей речи инженер Жбанов:
-- Мне кажется, что коммунист Гришин не заслуживает столь резкой критики. Мы знаем его как способного штурмана. К тому же он, будучи заместителем командира, многое сделал для предотвращения летных происшествий...
Гришина растрогали слова инженера -- наконец-то нашелся добрый, а главное, умный человек! Он тотчас же попросил слова. Вышел на трибуну и, по привычке запустив всю пятерню в шевелюру, обвел присутствующих взглядом, словно искал сочувствующих. Внешне он казался спокойным, но это спокойствие было напускным. Сидящие ближе к трибуне видели, как у Гришина мелко дрожал острый подбородок и перекатывались желваки на скулах побледневшего лица.
Прежде чем начать свою речь, он заглянул в блокнот, который держал в левой руке, затем снова запустил пятерню в прическу и заговорил несвойственным ему, каким-то певучим тоном, словно читая проповедь:
-- К сожалению, среди нас нет сейчас двух дорогих товарищей-коммунистов. Один из них погиб в районе Аральского моря, а второй лежит в госпитале, и неизвестно, будет ли когда-либо летать. Мы теряем людей в мирное время... Да, мы теряем людей, товарищи! -- повторил Гришин, явно намереваясь разжалобить присутствующих. -- Мы не выполнили своего государственного долга -- летать без аварий и катастроф. Наш полк стал аварийным. Правда это или, быть может, я сочиняю небылицы?