Нести секрет в Глухариную падь по традиции, установившейся с первых дней службы заградительной группы Антохина, выходили наиболее выносливые и надежные бойцы. Нужно было отлично знать лес, знать едва приметные звериные тропы, чтобы не заблудиться, найти нужный брод через ручей, надежный переход через топкое, ходящее ходуном под ногами, мшистое болото, нужно было уметь карабкаться по зубчатым кручам скал, иметь чуткое ухо и острый глаз.
Иван Куджиев получил задание выйти в Глухариную падь после собрания, посвященного первой годовщине Октябрьской революции. Перед выходом в секрет он решил поспать, но сна не было. Он лежал на топчане, на стареньком лоскутном одеяле, подаренном ему матерью перед уходом в заградительный отряд, и прислушивался к веселому разговору товарищей. Вспомнился рассказ Антохина о революции. Перед глазами встал облик далекого огромного города, настороженные жерла орудий крейсера «Аврора», дворец, в котором скрывались министры Временного правительства, а между тем Иван Куджиев никогда не был в Питере, никогда не видел моря и кораблей.
После смерти отца, убитого на лесозаготовках неожиданно рухнувшим деревом, осталось пятеро детей и нищее хозяйство. И все пятеро братьев Куджиевых, особенно старший — Иван, который взял в руки топор отца и отправился в лес, когда ему было всего двенадцать лет, знали в своей жизни только одно — нужду.
Иван вышел в отца. Как и старик Куджиев, он никогда не ломил шапки перед деревенскими богатеями. У него, как и у отца, были крепкие руки и мятежное сердце.
Взяв винтовки, Антохин и Куджиев вышли в ночь. Антохин за болотом свернул вправо, к Белой балке, а Куджиев пошел в глубь леса, к Глухариной пади.
В третьем часу ночи, пробившись сквозь густые колючие заросли и ощупью, по камням, перебравшись через ручей, Куджиев резко и протяжно свистнул. Так встревоженно и тоскливо кричит ночью сова. Сначала все было тихо, и только звезды, едва различимые сквозь ветви, своим тихим мерцанием, казалось, отвечали затерявшемуся в тайге человеку.
Александр Чуркин — земляк из Пойнаволока — должен быть поблизости. Они всегда встречались здесь. Куджиев повторил сигнал. Вдалеке едва слышно прокричала ночная птица. Чуркин!
Они встретились неожиданно. Зашуршал раздвигаемый рукой куст, и черная высокая тень скользнула к ручью.
Чуркин передал секрет. На десять-двенадцать часов Куджиев оставался один.
— До следующего пикета, Иван, около шести верст будет. За сутки только один раз и сошлись с ребятами из поста на Черной балке, — говорил Чуркин. — Один… В лесу, где сам черт ногу сломит, на пять-шесть верст границы по одному человеку. Недаром с той стороны нет-нет и проскользнет какая-либо контра. Ты, Вань, смотри в оба. Обутки не прислали еще? — спросил он. — На березовом ходу топаешь?
— А в чем же! — отозвался Куджиев.
— Да, — неопределенно ответил Чуркин. — Зима наступает, холодно, — и прибавил — По скалам осторожнее, ноги испортить моментом можно.
Они пожали друг другу руки, и ночь поглотила черную фигуру товарища.
До рассвета Куджиев шел руслом ручья, настороженно прислушиваясь к журчанию воды, к неясным, затаенным шорохам ночного леса. Но все было спокойно. Один только раз встревоженно забилось сердце — легким крадущимся шагом кто-то скользил по сухостою. Пустое. Так человек не ходит. Куджиев умел различать шорохи леса. В неясных, ничего не говорящих обычному уху звуках он умел найти отгадку. Это крадется к водопою лиса, а вот тяжелый волчий бег, за кустом вспорхнула большая птица, глухарь, наверное. Недаром в родном Пойнаволоке Иван считался лучшим охотником. Он знал лес, он знал его жизнь.
Рассвет застал Куджиева на возвышающейся над Глухариной падью скале. Отсюда хорошо была видна черная поросль тайги, уходящей в далекую ширь. Внизу протекал ручей, справа начинались земли Финляндии.
Утро было холодное и серое, густой иней серебрился на камнях, лужи, оставшиеся после обильных осенних дождей, затянуло тонким ледком.
Хотелось есть. Иван вынул сухарь и начал медленно и с наслаждением грызть его. Вспомнилось детство, далекое и печальное, припомнились леденцы, которые у Куджиевых были таким редким лакомством. Сейчас слаще всяких леденцов казался черный сухарь… Взглянул на ноги. Бечева на портянках разлохматилась, а кое- где и порвалась, лапти угрожающе раздулись, ноги отсырели, а тут еще потянул с севера холодный утренник.