Спокойствие Косяка передалось Егору. Он и не подозревал, что этот высокий черноглазый плясун и гармонист может иметь такое самообладание. Отдышавшись, Егор спросил:
— Что будем делать?
— Ничего! — сухо ответил Косяк. — Лежи и жди… Момент настанет, тогда прикажу…
Поднявшийся ветерок унес остатки тумана с вершины холма на предпольную луговину, где седые клочья долго еще качались и клубились на ольховых зарослях. Пограничники и нарушители лежали, прижавшись к земле, не спуская друг с друга настороженных глаз. Все ждали — кто первым не выдержит, сделает неверный шаг…
Над полем стояла тягостная тишина. Егор чувствовал, как по его вспотевшей спине бегут знобящие мурашки. Это было еще хуже, чем во время перестрелки.
Павел бросил в Егора комок земли и озабоченно зашептал:
— Смотри, еще один. Вот, дьявол, уйдет в лес! Держи, Булавин, этих, — сказал Косяк. — Не давай им подняться, а я…
— Разреши, я догоню. Я легче, — порывисто вскочив, проговорил Егор. — Не бойся, справлюсь!
Он кубарем скатился с холма. Косяк видел, как Егор сбросил на ходу ватную куртку, тяжелые, с налипшей грязью сапоги и, часто работая локтями, кинулся к лесу.
Те двое, что лежали в бороздах, не увидели пограничника, не сделали по нему ни одного выстрела. Косяк для острастки резанул над их головами длинной очередью, да так низко, что пули сорвали верхушки картофельной ботвы. И опять стало тихо…
Егор не заметил, как перемахнул поле и луговину. Ноги его уже заплетались в высокой мочалистой траве, по лицу хлестали голые ветки ивняка и лещины, а он все бежал и бежал…
Дальше от опушки лес стал глухим и мрачным. Деревья плотно сдвинулись друг к другу, заслонив серое предрассветное небо. Откидывая в сторону сучья ельника, солдат неустрашимо бежал в глубь леса. Несколько раз он видел в просветах деревьев широкую, в черной куртке, спину и вскидывал автомат.
Не приходилось еще Егору преследовать врага, не знал он, как трудно это и опасно. Только безотказность и меткость автомата, в который он верил, давали ему силу и храбрость. Он шел, не останавливаясь, смотрел до боли в глазах, но широкая спина в черной куртке куда-то исчезла, будто провалилась сквозь землю.
Продравшись сквозь заросли можжевельника, Булавин поднялся на цыпочки, выискивая пропавшего в лесу человека, но ничего не видел. В его возбужденных, с расширившимися зрачками глазах только рябили необыкновенно яркие полосы и пятна. Первые заморозки осенних ночей щедро выкрасили осоку, телорез и багульник в желтые, бурые, коричневые цвета, беспорядочно смешали их в огромный пестрый ковер.
Егор понял, что он выбежал на кромку болота, сплошь искромсанного бездонными бочагами и гибельными трясинами. Горечь обиды обожгла грудь. Сознавая, что дальше не пройти, Булавин растерянно повернул влево, с усилием вытаскивая босые ноги из холодной засасывающей жижи. Ступая с кочки на кочку, хватаясь за хрупкие, ломающиеся в руке стебли папоротника, он добрался до деревьев, стоявших на мшистом холме. Егор наклонился, чтобы отжать воду с намокших штанин, и вдруг вздрогнул от ошеломившего его голоса:
— На колени, щенок!
Булавин оторопело вскинул голову. Недалеко от него, за голубоватым толстым стволом осины, стоял мужчина в черной куртке с наведенным для выстрела пистолетом. Егор рванул спусковой крючок, но автомат молчал. Мужчина осторожно вышел из-за дерева и остановился в трех шагах от Булавина.
— Что, не стреляет? — злорадно сказал он.
Егор окинул врага с головы до ног. На его костистом лине вздувались желваки, серые, с красноватыми прожилками глаза смотрели ожесточенно.
«Убьет! Первой же пулей убьет!»— подумал Егор и с какой-то отчаянной неизбежностью понял, что нельзя двинуться с места, шевельнуть рукой… Чуть что — и грохнет выстрел. Такой не промахнется. Да и невозможно промахнуться: всего три шага…
— На колени! Молись богу! — зло повторил мужчина.
В его руке, вытянутой вперед, с вздувшимися венами на запястье, не дрогнул, не качнулся пистолет.
«…Целится в голову. В сердце было бы хуже. Значительно хуже…»— мысль работала быстро и отчетливо. Егор чувствовал, что его босые ноги давят корневища папоротника, не дрожат, не подкашиваются, в глазах не рябит, как это было на кромке болота.
Не спуская глаз с пистолета, Булавин видел только буреющий от натуги палец, который жал спусковой крючок, оттягивая его к заднему полукругу скобы…
— На колени! Слышишь! — повелительно и неторопливо еще раз приказал мужчина.
Его левый глаз сощурился, а правый заметно округлился, зрачок стал больше и острее.