Через полчаса вслед за Вишневецким выехал с заставы и я. Еду переменным аллюром, прислушиваюсь к лесу. А птицы, как назло, знай дерут глотки, как оглашенные. То кукушка кому-то года отсчитывает, то дятел стукнет по коре дерева, то пролетит, как бомбовоз, черный тетерев, то лес огласится предсмертным криком какой-нибудь зазевавшейся пичуги, схваченной лесным стервятником.
Скоро до моего слуха донесся глухой топот. Я остановил коня и прислушался. Навстречу кто-то ехал. Я свернул с дороги и, спрятавшись за деревьями, стал ждать. Вдруг из густых зарослей без седока выскочил Жучок.
«Эге, — подумал я, — значит, Егор Иванович не зря так напирал на ногти незнакомца. Вишневецкий выследил липового сезонника и требует подкрепления».
Нужно вам сказать, что пограничные кони не только возят нас, но, когда это нужно, выполняют обязанности посыльных: если боец, выследив нарушителя, видит, что одному его не взять, он пишет донесение, сует записку в седло или под уздечку. И лошадь одна без седока, нигде не останавливаясь, мчится на заставу. К этому нужно добавить, что когда наши кони скачут с заданием, тут уж, брат, их даже сам генерал не остановит.
Возвращаться на заставу не хотелось. Это отняло бы полчаса времени. А полчаса времени на границе — вечность. Самое лучшее — перехватить вестового, изъять записку и узнать, в чем дело? Но вот, послушается ли меня Жучок? Должен послушаться. Начальник. И я решил перехватить вороного гонца.
Но тут началось такое, о чем без смеха нельзя и вспомнить. Жучок, который отлично знал меня, бегал за мной как собака на заставе, на этот раз, плут, даже и не посмотрел на своего начальника.
Заметив, что его хотят перехватить, он свернул в сторону и был таков.
Признаться, это удивило меня. Что такое? Не узнал что ли, дуралей, меня?
— Жучок! Жучок! Ты, что, чертова голова! Остановись! Жучок, сахар! Сахар, Жучок! — сердито кричал я ему.
Но Жучок даже и не обернулся, он точно оглох. Тогда я прикрикнул на него. Жучок недружелюбно покосился в мою сторону и потом дал такого ходу, что я еле поспевал за ним. Легкую рысь он сменил на полевой галоп.
Поведение Жучка озадачило меня. Вот так, думаю, Жучок! Мы учим наших коней, чтобы они остерегались посторонних, а они боятся и своих пограничников…
И вдруг я похолодел: а что, если боец убит, и Жучок, напуганный схваткой, стрельбой, все еще не может прийти в себя?
Встревоженный, я еще раз попытался поймать Жучка, свистел, кричал, манил его, но какое там! Пришлось вернуться на заставу.
Сокращая путь, я свернул с дороги и лесными тропами раньше Жучка прибыл на заставу. Минуты через две во двор ворвался взмыленный Жучок. Заметив меня, он радостно заржал, подбежал к крыльцу и встал как вкопанный.
В седле ничего не оказалось. Но под ремнем уздечки я заметил записку. Осторожно развернув потный клочок бумаги, я прочел:
«Преследую».
А это означало, что боец, выследив нарушителя, требует подкрепления.
Через несколько минут с группой бойцов я снова въезжал в лес.
Огибая лесное озерко, мы заметили вдали две фигуры. Впереди шел человек с поднятыми руками. Позади него с винтовкой шагал пограничник. Вишневецкий так близко шел от нарушителя, что штык упирался в спину незнакомца. Скоро мы сошлись.
Вокруг них вились тучи комаров и слепней. Болотная назойливая мошкара облепила неизвестного, не щадила она и бойца. Комары так разукрасили их лица, что они казались рябыми.
На заставе неизвестного обыскали. Кроме двух револьверов (нагана и маузера) с пятьюдесятью патронами, у него нашли две пачки пятирублевых папирос «Северная Пальмира» и полторы осьмушки махорки.
Обе пачки оказались распечатанными. Это показалось подозрительным. Видимо, табак одной был пропитан каким-то снотворным составом. Анализ целиком подтвердил наши догадки.
Как и следовало ожидать, задержанный оказался шпионом, неоднократно переходившим границу. С топором за поясом и холщовой сумкой за плечами, с поддельными документами пробирался он к границе…
Я вызвал Вишневецкого.
— Как было дело?
Вишневецкий помялся немного, поежился, затем улыбнулся и недоумевающе развел руками.
Очень просто, товарищ лейтенант, получилось. По следу ехал. В лесу на коне ехать нельзя. Тогда я спешился, сунул в уздечку записку и сказал Жучку: «До начальника, до заставы тикай». А сам — в лес. В лесу и настиг я его. Он, как змея, ползет, и я за ним. Так ползли мы с ним километра полтора. Вдруг вижу — ручей. Он к ручью — пить захотел.
У ручья я его и взял. Направил на него штык и кричу:
«Вставай! Руки вверх!»
Он мне: «Попить сначала дай». Ну что ж, думаю, попей в последний раз из нашего ручья водички. Пьет он, а я штык у спины держу. Поглотал он водицы, встал, поднял руки и говорит:
— Ну вот теперь и в ад идти не страшно.
— Как он себя дорогой вел?
— Ничего, смирно, только закурить просил и меня папиросами угощал.
— А вы что?
— Штыком в спину нажал. Говорить запретил…
— А записку когда успели написать? Времени-то у вас было мало.
— А я ее, товарищ лейтенант, как в лес ехал, заготовил.
— Молодец, Вишневецкий, — говорю ему.
Вишневецкий ушел. А я хожу по своему кабинету и думаю: «Егору Ивановичу — награда, Вишневецкому — часы с благодарностью, а как быть с Жучком, ведь и он тоже славно отличился».
Позвал старшину.
— В поимке диверсанта, — говорю старшине, — большое участие принимал Жучок, так вот… выдайте ему двести граммов пиленого сахару.
Старшина стоит в дверях и не знает, шучу я или серьезно говорю.
— Не поймет он, товарищ лейтенант. Может, ему лучше лишний котелок овса дать?
— Сахару дайте, поймет.
Я долго и любовно смотрю на Жучка. А продувной жеребец, положив голову на плечо начальника, косился огромным черным глазом на его карман. Старая история — ждет сахару.
Я пожалел, что не захватил с собой сладкого.
1938 г.
К. Симонов
ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ
Очерк
Каким образом они появились в тылу, немцы так и не узнали.
С моря? Но и в эту и в предыдущую ночь на Баренцевом море бушевал девятибалльный шторм.
С воздуха? Но уже третьи сутки небо было затянуто сплошной серой пеленой.
По суше, через немецкие позиции? Но там всюду стояли патрули, и вот уже третью ночь не слышно было ни одного выстрела.
Словом, немцы не знали, как появились в их. тылу пограничники, наделавшие в эту ночь такого шума от побережья до Петсамской дороги. Так или иначе, к двадцати двум часам пограничники оказались в глубоком тылу немцев, в занесенных снегом расщелинах скал, откуда оставалось всего несколько километров до шоссе, ведущего из Петсамо на фронт.