— Эх, зря я отпустил Парфенова!..
К тому месту, где солнечное сплетение, подкатила тошнота, и где-то еще — даже непонятно, где! — дало о себе знать уже вовсе малодушное чувство. То самое чувство, признаться в котором невозможно ни отцу, ни матери, ни самому себе. Но он тут же разозлился. Нет, мало сказать — разозлился: рассвирепел! Осатанел, и это малодушное чувство еще в зародыше исчезло начисто. На смену ему пришло то удивительное состояние, которое приходит, как результат самой трудной победы — победы над самим собой, и которое зовется бесстрашием.
«Умирать нам рановато!..»
Без насилия над самим собой, без всякого внутреннего усилия Иван просто, освобожденно и радостно поднялся во весь рост и, уже не думая ни о самом себе, ни о том, что произойдет через секунду, прибег к нехитрой солдатской уловке:
— Взво-о-од, слушай мою команду-у-у! — даже не закричал, а как бы запел он на весь лес. — Первое отделение — справа, второе — слева…
И сам удивился и обрадовался тому, что вслед за этим произошло.
Лес вдруг ожил, затрещал под ногами валежник, и из тумана, как из-под земли, появилась группа пограничников. Их было много, может быть, даже больше, чем нужно в этот момент. Впереди всех, припадая на ногу, бежал его друг и напарник Николай Парфенов.
Иванникову верилось и не верилось. Сгоряча даже подумалось: «Уж не мерещится ли?» Но нет, какое там! Пограничники уже плотной стеной обступили нарушителей. Уже кто-то оттаскивал от них рычащую овчарку. И кто-то негромким властным голосом подал команду:
— Брось оружие!
1959 г.
Е. Воеводин
ВОЛЧИЙ ШАГ
Рассказ
В этих северных местах осень наступает рано. Незаметно, но быстро желтеют березы, на опушках начинает ярко рдеть клен, некрасивым бурым цветом покрывается ольха. Холодный воздух в такие дни становится особенно чистым, и явственно чувствуется в нем запах осени — запах прелой листвы и грибной плесени. По ночам высоко в звездном небе тянутся к югу косяки уток, а днем, ярко поблескивая на солнце, медлительно проплывают в воздухе серебряные паутинки.
В лесу полным-полно грибов. Здесь, в пограничном районе, людей мало, и целые поляны в густом сосновом бору почти сплошь покрыты грибами. На опушках налилась красная брусника: посмотришь — и в глазах зарябит. Столько ее здесь!
Осенью, когда смолкают птичьи голоса, особенная тишина стоит на границе. Далеко-далеко слышен каждый шорох, треск ветки и, кажется, можно подслушать в этой тишине, как отрывается и падает на землю, переворачиваясь в воздухе, желтый лист.
Сержант Гудай любил и умел слушать границу. Вот зашуршала опавшая листва, и Гудай, улыбнувшись, даже не поворачивает голову; это ежишка валяется по земле, накалывая листья на свои иголки. Где-то щелкнуло наверху, на высокой сосне, и Гудаю незачем смотреть туда: там работают хозяйственные белки. А иногда случается и так: осторожно зашелестит кустарник и, раздвигая ветви могучей грудью, выйдет на поляну лось-одинец. Выйдет, постоит, сторожко подняв горбоносую морду, и, почуяв человека, ринется обратно в чащу. Только гул и треск пойдет по всему лесу, от которого, как брызги, в разные стороны кинутся с клюквенников насмерть перепуганные тетерева.
Но среди всех этих лесных звуков нелегко уловить человеческие шаги: те, кто пробирается на нашу сторону, стараются ходить бесшумно; у них не только волчьи повадки, но и волчий шаг.
Особенно трудно приходится пограничникам вот такой поздней осенью. Ночью землю схватывает мороз, подмерзает сверху и контрольно-следовая полоса, кругом ничего не видно. И тогда пограничник должен слушать особенно внимательно.
В тот день, когда сержант Гудай заступил в секрет, пограничные дозоры по нескольку раз обходили контрольно-следовую полосу. Ночью, как об этом и предупреждала «служба погоды», ударил легкий мороз, и невысохшие после недавних дождей лужи затянуло тонкими иголками льда.
Гудай лежал в секрете, замаскировавшись так, что капитан Воронин, проверявший наряды, прошел мимо в двух шагах от него, не заметив, хотя и знал, что Гудай должен быть где-то здесь. Капитан вздрогнул, услышав тихое: «Стой, кто идет?», назвал пароль. Гудай ответил ему отзывом, и Воронин неслышно ушел, словно растворился в темноте. А сержант, натянув на лоб меховую шапку, утыканную жухлой травой, подумал: «Беспокоится начальник заставы. Второй час уже, а он не спит… Сейчас на контрольно-следовую пошел».
Гудай не знал, сколько времени он уже провел в секрете: в свой час сюда придут и сменят его. Но по тому, что у него замерзли ноги и холод стал забираться под ватную фуфайку, которую на заставе звали инкубатором, он безошибочно определил: до смены осталось минут сорок, не больше.
Вдруг он услышал какие-то легкие, еле уловимые постукивания. Они чередовались равномерно, но редко: человек обычно идет быстрее. Стук — и молчание, потом опять стук — и снова все тихо в лесу. Таких звуков сержант не слышал здесь никогда. Он подумал: «Наверное, дикая коза». Но тут же сообразил: «Нет, у дикой козы шаг чаще, и слышно сразу два удара копыт, а здесь только один, несдвоенный звук».
Гудай широко раскрыл глаза, вглядываясь в темноту, но ничего не мог разглядеть в ней. Только стволы сосен неясно проступали там, впереди, да бесформенным пятном казался куст.
Стук раздался немного правее сержанта, потом смолк. Теперь Гудай не сомневался, что это кто-то живой — зверь или человек. Надо было проверить, кто же там. Он осторожно переставил вперед локти, согнул ноги и бесшумно скользнул вправо, туда, где растаяли глухие звуки шагов.
Человека он увидел сразу. Тот стоял, словно бы прислушиваясь к молчанию огромного леса. А дальше все произошло так, как происходит обычно: Гудай негромко скомандовал «Руки вверх!», и человек покорно поднял руки. Услышав голос Гудая, подполз напарник. Нарушителя обыскали, и Гудай сам повел его на заставу: как раз подошла смена.
Там, в ярко освещенном кабинете Воронина, Гудай смог разглядеть задержанного. Перед начальником заставы сидел на стуле молодой человек с усталым лицом. На нем был темный спортивный костюм, а на ногах — беговые туфли с острыми металлическими шипами. Только сейчас Гудай понял, почему так странно постукивали шаги нарушителя.
Капитан Воронин пытался было сразу расспросить задержанного, но тот лишь качал головой: не понимаю. Потом он заговорил сам, и, судя по всему, хотел что-то рассказать о себе. Но слов его никто не понимал, и Воронин обернулся к сержанту:
— Утром отвезете в комендатуру. Я уже сообщил, что задержан нарушитель.
На всех заставах существовал неписаный закон: почетное право конвоировать нарушителя принадлежало тому, кто его задержал. И Гудай был доволен, что поедет в комендатуру: во-первых, просто приятно доставить нарушителя; во-вторых, можно будет часок-другой посидеть со своим земляком, поговорить о новостях из дома и о том, что скоро они сами вернутся туда…