- Хорошо, через несколько секунд всё будет кончено.
Чёрной лентой через Оку вливается в город автоколонна и своей чернотой заполняет всю площадь.
Зенитная стрельба слабеет и становится всё более неточной. Под нами цепочкой рвутся снаряды автоматических батарей; как чёрные мухи, скопились на площади танки и автомашины. Разрывы чёрными шапками ложатся в стороне от нас. Стреляют откуда-то с восточной стороны. Эта стрельба нас уже не беспокоит. Привыкнув к худшему, мы на неё на обращаем внимания.
- Эй, штурман! - подаёт голос молчавший весь полёт Мосалев, - я тоже с тобой не буду больше летать, если нас собьют.
- Ладно, Петро, помалкивай да держи машину поровнее.
- Проведу как по ниточке, только командуй.
Площадь с чёрными ровными рядами подошла к перекрестию прицела. Нажимаю кнопку. Пошли последние, самые тяжёлые бомбы...
Кто-то из стрелков докладывает:
- Товарищ штурман, все бомбы сброшены, не осталось ни одной, можно закрывать бомболюки.
Это голос подшассийного стрелка Ярцева, которого больше всех задувает из раскрытых бомболюков.
- Лётчики, всё готово, можно маневрировать и домой уходить, - говорю я, закрывая люки.
- Маневрировать пока что не от кого, а чтобы домой дойти, давай курс, отвечает Водопьянов.
- Держите пока что прямо на юг. Когда перейдёте через реку, возьмите на восток. За рекой нас никто не побеспокоит.
А теперь можно и посмотреть, что же мы наделали...
На бензоскладе чёрным дымом клубится пожар и стелется на восток. Площадь тоже окутана дымом.
- Алло, стрелки, как бомбы упали на вокзал - не видели?
- Хорошо упали, товарищ штурман. Серия прорезала пути у самого вокзала.
- Отбомбились по всем правилам, - вставил слово другой стрелок.
- Стрелки, что там с истребителями делается, далеко они ещё и скоро ли начнут охоту за нами? - спросил Водопьянов.
- Набирают высоту и уходят на восток, за реку, параллельно нашему курсу примерно на высоте четыре тысячи метров, - отвечает один из стрелков.
- На восток уходят? Ну, пускай себе идут, там есть кому их встретить, сказал Водопьянов.
Мы идём домой. Четвёртый мотор выключен, но на облегчённой машине мало заметна разница, разве только на указателе скорости на десять километров меньше.
Над линией фронта ниже нас на встречных курсах быстро прошмыгнула пятёрка наших бомбардировщиков, идущих в ту сторону, откуда мы возвращались.
Богданов сосредоточенно что-то ищет внизу, возле своего места. На лице его появляется довольная улыбка. Вытаскивая что-то из меховой собачьей рукавицы, он показывает мне большой чёрный осколок крупнокалиберного снаряда. Забыв, что включён шлемофон, он громко кричит:
- Вот он, нашёл!
- Где, что нашли? - спрашивает Водопьянов.
- Осколок нашёл, который мне радиостанцию пробил. В рукавицу запрятался, ещё теплый.
В моей кабине большая рваная дырка. Вторая такая же - во внутренней переборке, за которой висит угробленный этим самым осколком передатчик радиостанции. Я завидую Богданову, что ему достался этот большой с немецким клеймом осколок, - он так близко был над моей головой.
Показываю на дырки и говорю ему:
- Слушай, Вася, а ведь по праву это мой осколок, он от меня ближе прошёл, чем от тебя, отдай мне его на память.
- Нет, Александр Павлович, не выйдет. Осколок пробил мне радиостанцию и порвал мне рукавицу, так что по всем законам он мой, судиться буду, но осколка не отдам, я его больше чем полчаса искал.
- Хорошо искать тебе по полчаса, имея свободное время. Выходит, мне ни один осколок так никогда не достанется?
- Ладно уж вам спорить! В плоскостях осколков хватит на всех. А кому не достанется - ведь не в последний раз по нас стреляют - успеете получить, примирил нас Водопьянов.
Под нами свои. Солнце склоняется к западу. Идём со снижением. Сняты кислородные маски. Тепло. Приятно. Скорей бы домой, а то из-за отсутствия радиосвязи беспокоятся о нас. Приёмник остался цел. Аэродромная радиостанция почти всё время нас вызывает.
Тревожимся за судьбу Пусэпа. Мы ему ничем не можем помочь. Было бы радио в порядке, можно было бы посоветовать заходить на цель с юга, с наиболее безопасного места.
Пересекаем Оку. Слева, далеко на горизонте, проплыл Владимир. Пересекли железную дорогу, а за ней контрольное озеро, от которого уже близок аэродром.
- Щербаков, - обращается Водопьянов к борттехнику, - сколько тебе примерно дней потребуется, чтобы залатать все дырки и привести корабль в порядок?
- Дней пять-шесть, если более серьёзных повреждений не обнаружится.
- Два дня на всё тебе за глаза хватит. Чтобы через два дня машина была в порядке, - сказал Водопьянов, зная склонность своего борттехника к затяжным ремонтам.
- Мосалев, будешь заходить на посадку, не делай крутых разворотов, помни, у нас рулевые тяги повреждены, - напоминает Водопьянов своему помощнику, любителю виражей, от которых голова кружится.
- Есть, заходить на посадку блинчиком, - охотно соглашается Мосалев, довольный тем, что ему доверяют посадить подбитую машину.
Весь полёт длился всего три часа с минутами, а сколько пережито!
Низко над лесом идём на посадку. Я вижу, как летят вверх шапки, машут белыми платками.
Рулим на трёх моторах. Винт четвёртого мотора стал палкой. К стоянке со всех сторон сбегается народ - летчики, техники, штабные работники, тыловики и даже женщины.
Не спеша, быть может, медленнее, чем обычно, на глазах сотни людей членов нашей большой и дружной семьи - лётчики заруливают на стоянку и выключают моторы.
Наши товарищи тесным кольцом окружают самолёт.
Открыты люки, спущены трапы.
С волнением, ещё не улегшимся после всего пережитого, но внешне спокойные и важные, медленно спускаемся мы по трапу. Град вопросов, поздравлений, тёплые рукопожатия. На наших лицах улыбки, как бы говорящие: "Вот видите, как всё это просто делается".
Скептики - противники дневного полёта, - рассматривая самолёт, сразу же приступили к подсчёту пробоин. Послышались восклицания: "Большая! Сверху ударило! Прямое попадание! Одна, две, три... семь... десять... двадцать три..."
На командном пункте полковник Лебедев, пожав нам руки и поздравив с благополучным прилётом, приступил к допросу.
- Ну как, Михаил Васильевич, жарковато было?
- Да, немного досталось.
- Какие результаты?
- Все бомбы положены точно в цель, возникли пожары.
- Да нет, я не о том спрашиваю, какие трофеи привезли с собой?
- Десятка три пробоин. Один мотор, радиостанция и рулевая тяга. Через пару дней корабль войдёт в строй. А как дела у Пусэпа? - в свою очередь спросил Водопьянов.
- Примерно такие же. Отбомбился под жестоким обстрелом, имеет попадания, а сейчас тянет благополучно домой на трёх моторах. Что у вас случилось с радиостанцией, почему связь оборвалась?
- Осколком килограмма в два разворотило передатчик.
- Наделали вы дел с вашим осколком. Мы здесь вас уж было похоронили. Узнав, что связи нет, главный штаб приказал прекратить дневные полёты: хватит, мол, с вас и ночной работы. А как с истребителями, не встретились?
- Шестёрка поднялась с аэродрома. Не успели ли они набрать высоту или же отвлеклись кем-нибудь другим, но с нами так и не встретились.
- Не любят они большой высоты. По низам больше привыкли шнырять, стервятники. На наших высотах пока что истребители не страшны.
- Поэтому и жаль, что запретили дневные полёты. На наших кораблях днём можно большие дела делать.
- Удивляюсь я тебе, Михаил Васильевич. Полный самолёт осколков привёз, почитай на решете прилетел, и ещё говоришь, что жаль.
- Да ведь все эти неприятности - осколки, дырки, мотор и прочее - от нас самих зависят. Виною наша неосведомлённость, горячность и неопытность. Знай мы заранее расположение ПВО, могли бы так обойти и сделать такой заход, что без единой царапины отбомбились бы и невредимыми домой вернулись. У меня сейчас все стрелки знают, как и откуда надо на эту цель заходить. И если бы нас ещё раз послали, то можно гарантию дать, что корабль домой вернулся бы без повреждений.