Они возвращались по тем же улицам, по которым шли сюда. Снова впереди ковылял Дюэз, а за ним понуро шел его спутник.
В одном месте к ним опять прицепились гитлеровцы, но, видимо, они куда-то торопились, а поэтому только обшарили корзину и побежали дальше.
"Да, нелегко бывает Мехти каждый раз, когда он появляется в Триесте... Трудно, очень трудно... и Мехти, и Васе, и бедной Анжелике..." Теперь Сергей Николаевич понимал это особенно хорошо.
С явками и связью удалось все наладить, но сведения о Мехти и Анжелике были далеко не утешительными. Анжелика находилась в гестапо, ее пытали. Гитлеровцы написали в газете, будто она призналась в причастности к партизанам, дала много ценных сведений. Когда Сергей Николаевич услышал это, он невольно улыбнулся. Анжелике он верил так же крепко, как верил себе... Жаль, очень жаль эту смелую, прекрасную девушку, которой, очевидно, предстоит умереть под страшными пытками гитлеровцев... Что касается Мехти, то о нем в Триесте никаких сведений не было. Полковнику удалось выяснить лишь, что Мехти в Триесте нет, и никто не знал, где он находится.
Добравшись к себе, полковник и Дюэз рассказали партизанам о Мехти и Анжелике.
- Бедное дитя! - нахмурил густые брови крепыш-болгарин и снял свою измятую шапку.
- Что вы снимаете шапку? - возмутился Сильвио. - Она еще жива!
- Ее пытают... - с трудом выговорил Дюэз. Он помолчал, а потом решительно сказал: - Но гестаповцы ничего не смогут добиться от нее!..
Ферреро побледнел, и ему стоило огромных усилий сохранить самообладание. Когда Вася сказал ему, что Анжелика попалась, он попытался успокоить себя тем, что Вася в бреду многое путает и что на самом деле все иначе. Но сообщение товарища П. подтвердило слова Васи, и Ферреро с горечью понял, что они потеряли одного из самых юных и лучших товарищей - Анжелику, на которую он возлагал столько надежд в будущем.
Она схвачена, и, вероятно, ее убьют...
А что с Михайло? Загадку с его таинственным исчезновением предстояло еще разгадать. И Ферреро продолжал бы поиски Михайло, если бы чрезвычайные обстоятельства не заставили его изменить свои планы.
Немцы действовали все активнее, занимали новые села и из себя выходили, требуя от сельчан, чтобы те указали, где находится партизанская бригада.
Ферреро надо было немедленно возвращаться в штаб. Мрачные, подавленные шли партизаны назад.
Кругом ликовала весна; молодая листва светлела среди темно-зеленой хвои сосен; между желтыми каменными утесами зеленела трава. В воздухе носились пестрые бабочки, поднимались в небо стаи птиц, встревоженных появлением людей. Было тепло; солнечный свет сеялся сквозь листья деревьев, вырисовывая на скалах затейливые узоры.
Но ни Ферреро, ни его люди не замечали ничего вокруг. Мысли каждого были заняты одним; жив ли Михайло?
* * *
"Жив ли Мехти?" Этот же вопрос в тысячный раз задавала себе и старая женщина, которую Мехти называл биби.
Биби лет семьдесят; лицо у нее темное, испещренное морщинами. Если бы не тревога за Мехти, морщин было бы меньше. Лишь осанка оставалась по-прежнему гордой; горе не согнуло ее.
Вот уже два года, как она не получала от Мехти писем. Старуха обивала пороги военкоматов, просила сделать новые запросы и получала все один и тот же ответ: "Пропал без вести".
Надежда не покидала ее. Она бережно хранила костюмы Мехти, золотые часы его отца. Берегла рисунки, альбомы, кисти, мольберт - все, что было дорого Мехти. Она берегла и память о его детстве: детские штанишки, вышитую золотом тюбетейку-аракчын.
Да, быстро промелькнуло детство Мехти. Он рос без отца и матери. Старая биби сделала все, чтобы он не чувствовал себя одиноким, и Мехти любил ее так, как любят мать. Время шло... Из ребенка Мехти вырос в красивого сильного парня. И вот... Его нет... И биби казалось, что мир опустел.
Старуха не верила сообщениям, поступившим в военкомат. Она ходила по госпиталям: сядет возле постели раненого, поставит в вазочку цветы, подправит подушки, познакомится и примется расспрашивать, не встречался ли он с ее Мехти. Она любовно описывала внешность своего внука, его голос, походку, характер и при этом говорила только о хорошем в нем - плохого она не помнила.
Раненые уверяли ее, что встречали много таких ребят, как Мехти. Они даже припоминали эпизоды, в которых участвовал Мехти. Собственно говоря, они ничего не выдумывали, только заменяли имя товарища на имя Мехти... Частые беседы сблизили раненых с биби, а сама она обнаружила в этих простых парнях много общего со своим внуком.
Не было дня, чтобы биби не посетила своих "сыновей", как она их называла. И раненые от души полюбили добрую старую женщину.
Биби уже знали во многих госпиталях. Она вязала бойцам перчатки, узорчатые шерстяные носки, свитеры, стряпала азербайджанские сладости, подолгу просиживала у постелей тяжелораненых, была с ними особенно, по-матерински ласкова.
Ее теперь часто можно было встретить на улицах Баку. Она всегда торопилась. Госпитали были разбросаны по разным концам города, а биби успевала побывать за день не в одном.
Когда раненый выздоравливал и отправлялся обратно на фронт, биби шла провожать его. На прощанье она не забывала напомнить, чтобы он прислал ей весточку о Мехти, если где-нибудь с ним повстречается.
Сильнее всего привязалась биби к раненому гвардейцу Саше Казакову. Ей казалось, что он больше других походит на ее Мехти... "Только волосы у Саши русые и глаза синие..."
Когда Саша надел свою форму и прикрепил к гимнастерке сержантские погоны, биби взгрустнулось.
Но Саша протянул ей книгу.
- Возьмите, биби. Это не только от меня. От нас всех.
Биби умела читать. Она прочла на обложке слово "Горький".
- Хорошо, - сказала старуха.
- Мы еще увидимся, биби...
- Приезжай!.. Обязательно приезжай!
И Саша уехал.
Медленно брела биби с вокзала. Вот она завернула за угол, прошла по залитому солнцем проспекту Кирова, вышла к бульвару, к самому берегу моря. И вспомнила, что ей нужно на Колодезную улицу, где тоже был госпиталь. Не дойдя до госпиталя, она остановилась передохнуть на углу улицы Энгельса. Отсюда открывался вид на весь Баку, на корабли в бухте, на далекие, окутанные дымкой корпуса заводов. Репродуктор пролил журчащую мелодию позывных. Сейчас передадут новые вести с фронта. Биби решила дождаться сообщения Совинформбюро. Она раскрыла подаренную Сашей книгу и увидела на титульном листе торопливый Сашин почерк. Пошарила в карманах, в сумке. Вот напасть: забыла дома очки! "Что же он написал мне?" Биби почему-то забеспокоилась.
- Доченька! Поди-ка сюда, - позвала она проходившую мимо школьницу.
Девочка подбежала к ней:
- Что, бабушка?
- Прочти-ка, что тут написано, - попросила биби.
Девочка взглянула на книгу:
- Это Горький, бабушка, - объяснила она. - Книжка очень большая, а мне еще в школу...
- Ты прочти только то, что вот тут, сбоку написано. И девочка прочла: "Восславим женшину-мать, чья любовь не знает преград, чьей грудью накормлен весь мир. Все прекрасное в человеке от лучей солнца и от молока матери, вот что насыщает и нас любовью к жизни. М. Горький".
Биби не все поняла в скороговорке девочки, но почувствовала, что это хорошие слова.
Она взяла книгу и тихо шепнула:
- Спасибо!
И нельзя было понять, кого она благодарила: девочку, Сашу или Горького.
Из репродуктора, висящего на столбе, послышался спокойный голос диктора, оповещавшего весь мир о новой победе, об освобождении новых городов.
Вскинув голову, смотрела старушка перед собой, на свой родной город, и казалось ей, что это не город, а живой человек, богатырь, у которого сильные рабочие руки, умное суровое лицо и кристально чистое сердце, как у ее Мехти...