Это была схватка на выдержку. Партизаны сидели без продовольствия и медикаментов, не хватало и боеприпасов. Но и нацистам приходилось туго. Крестьяне прятали от них все съестное, а подвоз из города был затруднен: в горах обозы могли отбить партизаны. Среди нацистских карателей, привыкших к сытой жизни в Триесте, начались болезни. У солдат кровоточили десны, отекали ноги.
Голодные, обозленные, они врывались в дома крестьян и, не найдя там ни крошки, разрушали все, что можно было разрушить. Женщины, старики и дети покидали свои жилища и перебирались в окрестные горы. Опустело несколько селений...
Из семи отправленных из Триеста грузовиков с продовольствием к Шульцу смогли пробиться лишь три, а этого не могло хватить на всех. В первую очередь кормили офицеров. Солдаты роптали... Больные оставались без присмотра, и на двадцатый день пришлось похоронить семерых солдат, а еще через два дня число умерших от болезней увеличилось до тридцати. Тогда Шульц решил снять осаду и отступил обратно в Триест. Уходить немцам пришлось с боями... Неожиданные набеги засевших в горах небольших крестьянских отрядов наносили ощутимый урон. Шульц вошел в город, не досчитавшись двухсот солдат.
И снова на горных тропинках, ведущих к партизанам, появились женщины с корзинами на головах. Отовсюду потянулись в бригаду группы крестьян: новое боевое пополнение.
Снова начали взлетать в воздух железнодорожные мосты, которые фашисты успели восстановить за время осады. Поезда сходили с рельсов; тоннели обваливались на головы гитлеровцам. Выведенные из строя участки железной дороги партизаны брали под свой контроль и навязывали бои ремонтным бригадам нацистов.
Партизаны дробили силы немцев и беспощадно громили карателей. Это были тяжелые сражения, в которых и сами партизаны несли немалые потери.
Наиболее сложными операциями руководили Ферреро и Сергей Николаевич.
Активность партизан была так велика, что в Берлине специально обсуждался вопрос о положении, создавшемся на Адриатическом побережье. Решено было отправить туда большое карательное соединение под командованием одного из гнуснейших убийц и палачей, полковника Курта Гульбаха, который должен был, наконец, разгромить партизан.
Партизаны об этом еще не знали.
Утвердив свой контроль в окрестностях Триеста, они готовились к действиям и в самом городе, имея в виду две цели: деморализовать гитлеровцев и помочь триестинскому подполью.
В штабе бригады разрабатывался план предстоящих операций. В числе этих операций и решено было вывести из строя типографию "Иль-Пикколо".
В те часы, когда Мехти уходил на заседание штаба. Вася, оставшись один, предавался раздумью... Рана на его ноге почти зажила, но он все же чувствовал боль, когда ходил больше обычного. Вася усиленно скрывал это от Мехти. Он знал, что разговор в штабе идет о Триесте, и боялся, что его из-за ранения не пошлют в город.
Мехти действительно хоть и понимал, что Вася стремится скорее попасть в Триест, твердо решил не брать его с собой: пусть пока отдохнет, поправится. Ферреро посоветовал ему взять в напарники Сильвио.
Узнав об этом, Вася ушел переживать обиду на высокий утес, где прежде вили свои гнезда орлы.
Сперва он сидел, обняв колени руками и глядя в какую-то точку перед собой... Потом его внимание привлекли Сильвио и Вера Николич. Вера сидела на пеньке. Сильвио стоял рядом...
Вася давно уже стал замечать, что Сильвио все время вертится около Веры Николич. Когда они с Мехти вытащили ее из "комбината" на виа Фортуна, она выглядела совсем еще девчонкой, а теперь, хоть прошло не так уж много времени, превратилась в красивую девушку. Казалось, она, словно молодой побег дерева, ждала только весны, чтобы расцвесть. Энергии у нее было хоть отбавляй: она помогала женщинам стирать, стряпать, таскала воду в деревянных бочонках, ходила за хворостом, разводила костры, штопала белье.
А Сильвио ничуть не изменился; он по-прежнему оставался узкоплечим, смуглым пареньком, только движения его стали более уверенными да голос потверже.
Вася видит, что Сильвио наклонился к Вере, что-то шепчет ей. Вера слушает, щеки ее розовеют, и она чуть заметно кивает головой. Сильвио берет топор, скрывается за деревьями. Вера с безучастным видом поднимается с пенька, отряхивает платье, берет свой бочонок и тоже идет к чаще. Она старается идти не торопясь, медленно, но ноги не слушаются ее. Девушка почти бежит. Немного погодя из чащи выходят и Вера и Сильвио: за спиной у него хворост, в руках бочонок с водой. Он сбрасывает хворост возле одной из палаток.
Васе припоминается день, когда он и Сильвио возились с секретарем Росселини. Ловко тогда Сильвио связал строптивую горничную!.. Там он вед себя как мужчина, а рядом с Верой кажется ребенком.
И этот ребенок пойдет в Триест с Мехти вместо него, Васи! Нет, надо сейчас же объясниться с Мехти.
Когда Вася проходил мимо Сильвио, тот окликнул его:
- Поздравь меня, Вася, ухожу с Михайло в Триест, взрывать "Иль-Пикколо"!
Спохватившись, что для Васи эта новость не очень приятна, Сильвио сочувственно добавил:
- А тебе нужно немного подлечиться.
Сильвио и удивило и обидело, что Вася прошел, не сказав ему ни слова.
Мехти был занят сборами в дорогу. По мнению нетерпеливого Сильвио, он что-то слишком долго возился около своей палатки.
- А-а, Вася, - стараясь не глядеть на подошедшего юношу, сказал Мехти. - Как твоя нога?
- Хоть камаринскую пляши! - бодро воскликнул Вася, понимая, почему Мехти начал именно с этого вопроса.
Мехти с озабоченным видом укладывал в сумки взрывчатку, тщательно проверял капсули детонаторов.
- Послушай, Мехти... Разве я был тебе плохим напарником? - с обидой спросил Вася.
- Ты прекрасно знаешь, что я этого не думаю! - ответил Мехти, продолжая возиться со взрывчаткой. - Но я не верю, что ты можешь плясать камаринскую!
Вася не сдавался:
- А ведь тебе стыдно, Мехти! Ты даже в глаза мне не можешь смотреть!
Мехти выпрямился, обернулся к Васе и решительно сказал:
- Не возьму я тебя с собой, Вася! - И более мягко добавил: - На этот раз не возьму.
- Да почему?..
- Сам знаешь!
- Камаринская?
- Да, ты пока нездоров, Вася. И если ты сам о себе не желаешь заботиться, мне приходится взять это на себя.
- А может, ты просто боишься, что из-за моей неповоротливости мы можем угодить в лапы к немцам?
Мехти улыбнулся:
- Нет, я и вправду только о тебе беспокоюсь. Отдохни... Надо ж ведь и другим попробовать себя в деле.
- Чего же стоит наша дружба, Мехти, - с горечью сказал Вася, - если тебе так легко заменить меня кем-нибудь другим! Ты, верно, думаешь: ну, что он делал, когда я брал его в Триест? Таскал сумки с взрывчаткой, и все! А это может сделать каждый! Нет, Мехти, рядом с тобой шел Василий, готовый в любую минуту отдать за тебя жизнь! Теперь я жалею, что не подвернулся мне случай доказать тебе это!
Мехти молчал. А Вася продолжал горячо убеждать его:
- Ну, что из того, что я хромаю? Мало ли теперь хромых немцев! Это не так уж плохо будет выглядеть - если я стану слегка хромать. Заикаюсь же я, когда это нужно? И потом мы ведь придем в город, когда будет темно... Да, знаешь, мне один человек сказал: звезды утром ложатся спать. Мы с тобой, как звезды, не спим по ночам... Правда, хорошо сказано?
- Да, - согласился Мехти. - Хорошо. Кто это сказал?
Вася ответил не сразу. Он взглянул на друга глазами, полными горя и гнева, и дрогнувшим голосом ответил:
- Она...
- Вот в этом-то все и дело, Вася! Я боюсь брать тебя с собой! Боюсь, что ты наделаешь мне хлопот, - грубовато сказал Мехти, сам взволнованный не меньше Васи.
- Нет, Мехти, ты меня плохо знаешь! - покачал головой Вася. - Я ведь понимаю, какое великое дело мы делаем... Мы не только мстители, - мы бьемся за свободу, за хорошую, добрую тишину в мире, за такую, что нарушается лишь песнями раздольными - вот как у нас на Смоленщине.