Сэм Хоугланд взглянул на него и сказал:
— Недели через две, Джанни, ты будешь самым знаменитым человеком на Земле.
Не задумываясь, он ткнул пальцем клавишу радиоприемника. Машина была прекрасно оборудована для воспроизведения рок-форсажа, и из многочисленных динамиков тут же обрушились на нас знакомые пульсирующие, зудящие звуки «Мембраны» в исполнении "Уилкс Бут Джон". Инфразвук передавался просто бесподобно. Едва только музыка накатила, Джанни выпрямился.
— Что это? — потребовал он.
— Рок-форсаж, — сказал Сэм. — "Уилкс Бут Джон".
— Рок-форсаж? Мне это ничего не говорит. Это музыка? Какого времени?
— Это современная музыка, — ответила Нелла Брандон.
Когда мы проносились по Уилширу, Сэм подключил цвет и огни. В машине завибрировало, засверкало, зашкворчало. Снова Страна Чудес для Джанни. Он заморгал, прижал ладони к щекам, покачал головой.
— Словно музыка из снов, — сказал он. — Композитор?.. Кто он?
— Это не композитор, — ответил Сэм. — Группа. Они себя называют "Уилкс Бут Джон". Это не классика. Поп. Популярная музыка. Как правило, у этой музыки нет отдельного композитора.
— Она сама себя сочиняет, эта музыка?
— Нет, — сказал я. — Ее сочиняет вся группа. И сама ее исполняет.
— Оркестр. Поп-музыка и оркестр сочинителей… — Вид у него стал совсем потерянный, как в момент пробуждения, когда он, голый и ослабевший, оказался в клети "временного ковша". — Поп. Такая странная музыка. Такая простая. Снова и снова одно и то же, громко и бесформенно. Но мне нравится… Кто слушает эту музыку? Imbecili? Infanti"?[46]
— Все, — сказал Сэм.
Первая наша вылазка в Лос-Анджелес не только показала, что Джанни вполне способен выдержать натиск современного мира, но и произвела в его жизни довольно значительные изменения. Прежде всего, после увиденного на пляже в Топанге его уже невозможно было удержать в рамках сдержанного образа жизни. Здоровье, сила и непреодолимое влечение Джанни к прекрасному полу (одно из старинных биографических исследований, с которым я ознакомился, приписывало слабое здоровье и раннюю кончину композитора именно его "пресловутому распутству") просто не оставляли нам возможности обращаться с ним и дальше как с пленником или обитателем зоопарка. Вскоре Сэм подговорил одну из своих секретарш составить Джанни компанию.
Кроме того, Джанни впервые столкнулся с расколом между классической и популярной музыкой, с огромной модернистской пропастью между высоким искусством и низкопробным развлечением. Эта новая сторона жизни поначалу здорово его озадачила.
— Что такое "поп"? — спрашивал он. — Музыка крестьян?
Но через какое-то время он сумел охватить идею простой ритмичной музыки, которую слушают все, в отличие от «серьезной» музыки, принадлежащей элите и исполняемой только в официальной обстановке.
— Но у моей музыки была мелодия! — протестовал он. — Люди могли ее просто насвистывать! Она принадлежала всем.
Понимание того, что композиторы забросили мелодику и поставили себя в недосягаемое для широкой публики положение, буквально заворожило его, а когда мы объяснили ему, что нечто подобное произошло и во всех других областях искусства, он с жалостью произнес:
— Бедные безумные futuruomini.[47]
Совершенно неожиданно он начал превращаться в поклонника и знатока форсажных групп. После того как в его комнате установили внушительный комплекс аппаратуры, они с Мелиссой часами пропадали там, впитывая волновые формации, которыми окатывали их «Ножницы», "Сверхпена", "Уилкс Бут Джон" и другие первоклассные группы. Когда же я спросил Джанни, как продвигается его новая симфония, он посмотрел на меня очень странно.
Одновременно он открывал для себя и другие маленькие дорожки в современную жизнь. Сэм с Мелиссой провели его по магазинам на Фигуэро-стрит, и Джанни сменил свою лабораторную одежду, в которой ходил с самого «воскрешения», на ацтекский наряд по последнему слову моды. Преждевременно поседевшие волосы он выкрасил в рыжий цвет. Приобрел набор ювелирных украшений, которые вспыхивали, звякали, жужжали и щелкали в зависимости от перемены настроения владельца. Короче, через несколько дней Джанни превратился в обычного молодого жителя Лос-Анджелеса, изящного, щеголеватого, модно одетого юношу, чей образ вполне естественно дополнялся иностранным акцентом и экзотической грамматикой.