Подводные лодки нашего 24-го дивизиона вышли на позиции к устью Финского и Ботнического заливов.
А 14 декабря была проведена памятная нам разведывательная операция, в которой участвовали два эскадренных миноносца из отряда легких сил — «Гневный» и «Грозящий» и шесть самолетов МБР-2 из 10-й авиабригады. На «Гневном» шел капитан 1 ранга В. А. Алафузов, осуществлявший практическое руководство блокадой Финляндии с моря. Для моряков и летчиков эта операция оказалась боевым крещением. Ее цель была достигнута: наши эсминцы заставили неизвестную нам батарею противника на острове Лильхару калибром 152 миллиметра открыть по кораблям огонь и обнаружить себя; корабли вели ответный огонь по батарее, летчики сбросили на нее бомбы.
Так начала сказываться вся благотворность создания новых баз и стоянок флота. Краснознаменный Балтийский флот получал возможность плавания в устье Финского залива.
Конечно, это было лишь начало, и мы не обольщались первыми успехами, каждый день и каждый час чувствуя, как много еще предстоит сделать и как скудны пока наши возможности.
В первых числах декабря из Ижорского укрепленного района пришла хорошо мне знакомая 12-я железнодорожная батарея под командой капитана Григория Иосифовича Барбакадзе — этого замечательного командира в годы Великой Отечественной войны знал весь Ленинград, вся Балтика, весь флот. Четыре транспортера, вооруженных 180-мм пушками, были в хорошем техническом состоянии с отлично подготовленным личным составом. Дальнобойные и скорострельные, они были внушительной силой, присланной для уплотнения обороны новой базы. Но, при всем нашем желании, мы эту силу не могли использовать. Нужна была специальная железнодорожная ветка, чтобы развернуть батарею в боевой порядок. Для этого у нас тогда не было возможности. Час славных действий для этой батареи настал значительно позже.
Пришел вновь в эти дни и транспорт «Луга», на котором с 12 октября туда и сюда плавала злополучная батарея пушек Канэ, назначенных на Даго, и даже часть батарейцев. Теперь на Даго батарею ждали. В середине декабря «Луга» выгрузила наконец пушки на укрепленный пирс в Кярдла; по специально проложенной саперами дороге батарею привезли на мыс Серош, и в конце декабря батарейцы начали зимние работы по установке артиллерийских систем.
А вот с зенитками, доставленными той же «Лугой» в ноябре, было хуже. Тремя батареями надо было прикрыть порт, город, пролив Роггервик, где могут стоять корабли, береговую артиллерию на островах и аэродром. Семью хлебами накорми тысячи.
Долго мы и так и эдак прикидывали на кальке секторы зенитного огня, ища наилучшую комбинацию, наконец решили две батареи поставить на полуострове Пакри, одну отправить на Малый Рогге. И вот эта, третья, застряла в Палдиски, не на чем было ее переправить: в проливе у берегов — ледок, резиновые лодки саперов «А-3» для этой цели не подходят, «Пионер» нашего доброго капитана Беклемишева занят переброской войск в восточной части Финского залива; попросили помощи инженерно-понтонного парка «Н-2-П», только что присланного нам на «Луге».
Риск большой, но выхода не было — Палдиски, как морская и авиационная база, должна быть надежно прикрыта от возможных атак с воздуха, и мы не можем держать без дела целую батарею. 26 декабря при резком северном ветре и в зимней полутьме удалось переправить на пароме из парка «Н-2-П» одну пушку и трактор. Второй рейс не удался. Сильно штормило, прогноз на завтра был еще хуже. Мы сняли с парома лишних людей и решили все же попытать счастья. На середине пролива паром получил сильный крен и вместе с грузом затонул. Но жертв не было. А пушку и трактор подняли и ввели в строй только в апреле сорокового года.
Зима финской войны была суровой. Морозы достигали 35–40 градусов. В декабре весь Финский залив сковало льдом. Замерз и пролив Роггервик. Хотя мы понимали, что появление вражеских кораблей в таких условиях маловероятно, мы держали всю оборону в постоянной готовности, зная, что в любой момент могут вмешаться в эту войну враждебные силы с запада. Я часто бывал на Пакри и на островах и видел, как трудно переносят зиму в палатках батарейцы и строители. Командиры и политработники жили вместе с краснофлотцами в одних и тех же «госпитальных» палатках, температура в которых даже ночью, когда палатка хорошо закрыта, едва поднималась выше нуля. Терпели. Не жаловались. Знали, что на финском фронте их товарищам еще труднее.
К концу декабря, когда наше наступление на Карельском участке фронта приостановилось, мы поняли, что войска подошли к полосе главных укреплений. Находясь в Эстонии, мы, конечно, не могли представить себе прочности укреплений, с которыми столкнулся вновь образованный Северо-западный фронт, хотя о линии Маннергейма трезвонила вся буржуазная печать. Только позднее, когда начался прорыв этой линии в лоб, так дорого стоивший армии, нам стало ясно, какая кровавая идет там борьба и какой героизм надо было проявить бойцу нашему, чтобы прорвать все три полосы долговременных железобетонных и гранитных сооружений, способных выдержать попадание снаряда калибра 203 миллиметра, Командиры, приезжавшие к нам в Палдиски с востока, рассказывали о хитроумных минах-ловушках, оставляемых противником в печах домов, у входных дверей, прикрепленных к игрушкам, к брошенным на дороге домашним вещам… Не слышал я раньше и о «кукушках», ведущих одиночный бой в лесу с деревьев. Все это надо было запоминать и учитывать.