Хотя уже смеркалось, нас все-таки еще усердно допекали. По всей вероятности, нам пришлось бы выдерживать бесчисленные вопросы и опросы, если бы погода в Чизапикском заливе, гостеприимно заботясь о нашей потребности в отдыхе, нам не помогла. Налетела сильнейшая гроза, и, вместо потока вопросов, над нами разразился поток прохладного дождя, и вскоре "Дейчланд", в сопровождении своего верного "Тимминс’а", скользила одиноко и молчаливо в наступающих сумерках к своей цели.
В 11 часов ночи мы стали перед Балтиморой у карантинной станции, и громыхая, якорь впервые опустился на американское дно.
Балтимора
Наш первый взгляд следующим ранним утром упал на коренастого "Тимминс’а", стоявшего параллельно с нами и оберегавшего нас. Уже в 5 часов явился врач с карантинной станции. Я передал ему свидетельства о здоровье, выданные нам 1-го июня Вильямом Томасом Фе, американским консулом в Бремене. Врач объявил нас свободными и троекратным "ура" приветствовал "Дейчланд" и ее экипаж.
Подняв якорь, мы под руководством "Тимминс’а" направились к месту нашей стоянки – в Локаст Пойнт. Ни одно судно не могло идти надежнее, чем мы под защитой "Тимминс’а" и тех многочисленных пароходов, нанятых кинематографическими компаниями и кишащих вокруг нас. На каждом таком пароходе стояло 5-6 человек, которые приготовили свои аппараты и старались веселыми окликами заставить нас принять нужные позы.
– Покажите ваше лицо, капитан.
– Будьте добры, поверните немного голову!
– Машите рукой!
Такого рода восклицания раздавались со всех сторон, и у них шла бешеная работа. Я стоял в рубке, смотрел вправо и влево, махал руками и было совершенно лишним уговаривать меня смеяться, так как поведение кинематографистов было комично. В таком веселом настроении подошли мы к нашему месту стоянки.
Здесь уже за несколько недель до нашего прихода все было приготовлено капитаном Хиншем. Место, где "Дейчланд" бросила якорь, так надежно защищалось плотинами и сетями, что всякая неприятная случайность просто исключалась. Мы стояли у деревянной пристани, выдававшейся в реку, вблизи большого сарая, в котором хранились заготовленные для нас товары. Место это находилось в стороне от всего, так что пришлось проложить новую дорогу от пристани к ближайшей улице.
Со стороны суши все было заграждено большим рвом и колючей проволокой. В самой реке "Дейчланд" защищалась с одной стороны пароходом Северного немецкого Ллойда "Неккар", который с начала войны стоял в Балтиморе и теперь служил нам базой с пего можно было свободно наблюдать за нашей лодкой. С другой стороны была сооружена целая система тяжелых плотин и грубых сетей, достигавших дна, вследствие чего даже водолазу не удалось бы проникнуть к нам. Помимо того, днем и ночью наготове стояло несколько охранных судов, между ними "Тимминс", который в продолжение всей ночи беспрерывно освещал местность своим прожектором.
Случались при этом и комичные эпизоды.
Желая избежать во время погрузочных работ на "Дейчланд" любопытных зрителей, вокруг сарая мы поставили высокий забор, совершенно заслонявший судно и место работ.
Единственный способ взглянуть на чудо-лодку, хотя и с довольно большого расстояния, представлял прикрепленный на якорях в реке подъемный кран, которым газетные репортеры и пользовались как наблюдательным пунктом. Здесь они расположились, не теряя нас из виду и устроив настоящее дежурство. День и ночь два человека сидели на балке крана, жертвуя собою во имя своей работы.
Но и у нас были наблюдатели. При ночных сменах "караула" на кране, прожектор на "Тимминсе" забавлялся тем, что любезно освещал господам репортерам стрелу крана во время их затруднительного очередного спуска и подъема.
Впрочем, наш милый капитан Хинш позаботился обо всем, начиная с нашей встречи и охраны вплоть до нашего пребывания на "Неккаре". Тем немногим счастливцам, получившим разрешение осмотреть лодку, доступ на нее разрешался лишь с этого парохода. Вообще же все посещения лодки были запрещены. Собственно говоря, мы, конечно, охотно показали бы кому угодно наше чудесное судно, но из опасения диверсий в случае свободного впуска посетителей мы не решались изменить систему охранения. Сотни американцев, приехавших на своих автомобилях, издалека, даже со стороны Запада, к своему сожалению, возвратились ни с чем.
Посчастливилось лишь немногим кинематографическим фирмам. Я исполнил их желание увековечить весь экипаж при его первом вступлении на американскую землю и, кроме того, снялся со всеми моими людьми в группе.
Моя первая поездка по городу была похожа на триумфальную процессию. Автомобиль часто останавливался, со всех сторон меня поздравляли, все хотели пожать мне руку. В продолжение первого дня в Балтиморе я оказался своего рода препятствием к свободному уличному движению.
Мы медленно продвигались по направлению к конторе Северного немецкого Ллойда, окруженной целой толпой людей. Сначала надо было покончить со всеми необходимыми формальностями. Я отправился по обыкновению к таможенным представителям: везде меня приветствовали радостно и сердечно. Вернувшись в контору, я с решимостью моряка предоставил себя в распоряжение прессы, поместившись за конторкой, перед которой теснилось бесчисленное количество журналистов. Будучи совершенно один, я выдержал напор сотен людей, мужчин и женщин, из которых каждый, начиная от самых незначительных личностей и кончая выдающимися политиками, забрасывал меня вопросами.
Одна дама спрашивала:
– Милый капитан, как выглядит внутренность подводной лодки?
"Дейчланд" в Балтиморе.
Другая с чувством большого сожаления говорила:
– Неужели правда, что дети в Германии голодают от недостатка молока?
Какой-то упитанный господин выказал свой интерес, спросив:
– Скажите, капитан, чем питались вы?
Часто раздавались вопросы: "Что известно вам относительно письма кайзера, которое вы привезли Вильсону?" На этот вопрос я так же не мог ответить, как и на вопрос: "Когда вы думаете покинуть Балтимору?"
На все эти и сотни других вопросов я отвечал один и был похож на волнорез, окруженный ревущим прибоем.
Утомленный, я принял приглашение немецкого клуба, где мы в исключительно немецком обществе праздновали прибытие и с чувством гордости и радости вспоминали свою борющуюся родину.
Следующие дни были для нас целым рядом торжеств. Только тот, кто знаком с американским гостеприимством и американским энтузиазмом, может себе представить, как сердечно нас принимали. Люди были точно вне себя. Искренняя симпатия, с какой они приветствовали наше плавание и счастливое прибытие, и откровенное выражение этой симпатии проникали до глубины души.
Всюду, где бы мы не появлялись, нас восторженно встречали, жали нам руки, пели гимны и предавались долгим овациям. Приглашения офицерам и экипажу буквально сыпались. Однажды в одном музыкальном зале, заметив присутствовавших двух моих штурманов, музыка немедленно умолкла, прожектор был направлен на них, и при общем ликовании оркестр исполнил германский и американский национальные гимны.
В то время, как жители таким образом выражали свою симпатию, американское правительство занялось разъяснением вопроса: может ли наша лодка считаться обыкновенным судном или же она должна быть признана военным, как того настоятельно требовали английская и французская дипломатические миссии.
12-го июля прибыла из Вашингтона правительственная комиссия офицеров, которой поручили подробно осмотреть нашу "Дейчланд". Не имея на борту никаких вооружений, мы спокойно показали им все. .
После трехчасового исследования всех углов и закоулков, стоившего участникам многих неудобств, в раскаленной внутренности лодки, комиссия подтвердила чисто торговый характер нашего плавания. При этом американские офицеры не могли воздержаться от выражения своего восхищения конструкцией лодки, причем в особенности подчеркивали то впечатление, которое на них произвел сложный механизм двигателей Дизеля.