Я уже была на лестнице. Спустя еще два круга и примерно сто пятьдесят возгласов “Подлец!” снова оказалась в кухне и попыталась отловить Кэтлин на работе. Мимо. Я швырнула бесполезным телефоном в стену и опять заметалась по дому.
Где-то на тринадцатом заходе меня подкосила боль в коленях. Я упала у лестницы, вползла на ступеньку и поднялась, цепляясь за перила. Остановить меня мог разве что пушечный залп. Хромая и спотыкаясь, я еще раз обежала дом. Ковры давно просятся в чистку, паркет требует циклевки, по углам перекатываются хлопья пыли. Сукин сын!
Я ползла все медленнее, путаясь в собственных ногах. Полный отказ организма случился посреди гостиной, и я распростерлась на ковре. Неизвестно откуда взявшиеся щепки кололи бедра и живот, нос и рот забились сухой пылью. Долго я здесь не пролежу – либо задохнусь, либо умру от жажды. Собрав остатки сил, я вернула себя в вертикальное положение и побрела в угол, к бару.
С выбором не колебалась, схватила непочатую бутылку “Наполеона” двадцатипятилетней выдержки, предмет гордости Фрэнклина. Привалилась к спинке дивана и сделала изрядный глоток. Обжигающая жидкость легко преодолела наслоения пыли у меня в горле. Я снова приложилась к бутылке и вскоре перестала считать глотки.
Когда уровень содержимого понизился на четверть, мутная волна бешенства улеглась. Я словно выбралась на свободу из душного глухого мешка и испытывала небывалое, головокружительное облегчение. Все позади. Наконец-то.
– Поздравляю, с твоей шеи только что слезло девяносто килограмм! – Я бутылкой отсалютовала призраку Фрэнклина.
Расположившись на диване, я энергично хлебала коньяк. Как все очевидно и просто. Наш брак был обречен давно. Теперь я это понимала. Да что там, понимала и прежде, только признаваться себе не хотела. На самом деле Фрэнклин бросил меня давным-давно. Он просто не решался уйти. Еще бы. Разве может идеальный супруг уйти от идеальной жены и матери? Очень любезно с моей стороны потолстеть чуть ли не в два раза – вот он, долгожданный повод. Впрочем, не только для него – мы оба с удовольствием кивали на мой лишний вес, не доискиваясь до настоящих причин разлада.
Я провозгласила тост за крушение иллюзий и выпила. Дерьмо. Даже если бы я сбросила эти сорок килограмм – больше того, если бы я вообще их не набирала, – что изменилось бы? Ничего.
Где оно, начало конца? Где его искать? Я всмотрелась в историю нашей совместной жизни. Ровная, гладкая – ни взлетов, ни падений. Точь-в-точь та безнадежно прямая линия, что прочерчивает экран кардиографа, когда останавливается сердце... Я вяло сползла на пол. Коньячные калории, похоже, осели на веках. Едва хватало сил открыть глаза. Может, хватит? – лениво раздумывала я, не отлепляя губ от горлышка бутылки. За несколько глотков до дна вопрос решился сам собой, без моего участия. Я уронила бутылку, а следом за ней веки, голову и туловище.
Очнулась я внезапно и в панике заметалась в кромешной тьме. Ослепла. От долгого соприкосновения с персидским ковром нещадно зудела щека. Подбородок был скользким и влажным, будто все это время я пускала слюни. Как я оказалась на полу? Я резко села и тут же поплатилась за это. Где-то в области правого незрячего глаза разорвалась шаровая молния, и я со стоном уткнулась лбом в колени.
И тут раздался звонок в дверь. Я пьяно отмахнулась от него:
– Ну, ты... Убирайся.
Если обхватить голову ладонями и постараться не дышать, боль вроде стихает. Вот только этот трезвон.
– Я слепая, – объяснила я. – Убирайся.
Тишина. За дверью послышались неровные шаги. Глаза привыкли к темноте, и выяснилось, что я вовсе не ослепла, а просто наступила ночь. За окном тускло светил фонарь. К стеклу приникло чье-то лицо. Фрэнклин, подонок, подослал бродягу, чтобы меня убить. Сукин сын, сукин сын... В руках ночного гостя вырисовывался странный предмет, не то гигантских размеров кирпич, не то чемоданчик. Оружие, у него там оружие. Никто не станет в открытую ходить по улицам с пистолетом. Хотя какой там пистолет – скорее гранатомет, для пистолета такой чемодан ни к чему.
Человек поскребся в окно.
– Миссис Аверс? – Судя по голосу, староват для киллера. – Есть тут кто-нибудь?
– Мистер Пэйн? – От безмерного облегчения я вновь едва не пустила слюни. Он выдохнул с не меньшим облегчением. Неужели для него так важно застать меня дома? – Мистера Аверса сейчас нет дома. – Я нехотя приблизилась к двери, сжимая ладонями гудящие виски. – Мне что-то нездоровится.
В доме царила такая тьма, что разглядеть меня он не мог. Все же я инстинктивно одернула платье и вытерла подбородок.
– Простите, я... я вовсе не хотел вас беспокоить, миссис Аверс...
Уходить он не собирался. Прочь, Пэйн, прочь.
– Мне правда нехорошо, мистер Пэйн. Как бы вы не заразились.
Горло драло наждаком. Я нащупала на полу у дивана бутылку и прополоскала глотку остатками коньяка. Пэйн по-прежнему стоял на крыльце.
– Мистер Пэйн...
– Моя жена умерла сегодня.
– Подождите.
Выглядел он так же плохо, как и я. Мы сели в кухне. Мистер Пэйн смотрел на свои руки, я – на него, и, не знаю почему, мне вдруг захотелось его накормить. Я заварила чай, вытащила овсяное печенье с изюмом. Пэйн выложил на стол то, что я впотьмах приняла за чемодан. Альбом с фотографиями. Узловатые пальцы ласково, будто спину преданной собаки, погладили кожаный переплет.
– На самом деле я вас хотел повидать. Я читал миссис Пэйн все ваши заметки. Вы здорово пишете, весело. Она когда слушала, всегда улыбалась, а в последние недели у нее было не так-то много поводов для радости...
Тут его прорвало, руки затряслись, хлынули слезы. Пэйн неловко зашарил по карманам, вытащил большой платок в белую и зеленую клетку.
– Ну, ну...
Я гладила его поникшие плечи, бормотала какие-то бессвязные междометия. Он и не ждал разумных слов – ему нужно было только сочувствие. Я с новой силой переживала сострадание, это давно забытое чувство, такое простое и всепобеждающее. Наконец Пэйн вытер лицо, высморкался и спрятал платок.
– Понимаете, я никогда не просил для себя, только для...
Он осторожно открыл альбом. Я и не сомневалась, что на первой странице увижу свадебное фото. Разве не так начинаются все семейные альбомы? Но Пэйн с женой сумели вместе дойти до самой последней страницы, а вот это уже редкость в наши дни.
– Она красивая.
– Не то слово. Бывало, чем дольше на нее смотришь, говоришь с ней, тем прекраснее она кажется. В жизни никому не пожелала зла, не сказала недоброго слова...
Страница за страницей, он перелистал передо мной всю их жизнь. Она не была легкой и безоблачной, но они словно не замечали ни бедности, ни трудностей. С началом болезни миссис Пэйн альбом обрывался. Старик закрыл его, прижал ладонями.
– Я не вправе ни о чем вас просить, но, может, вы написали бы о ней в своей газете?.. Хоть несколько слов, какая она была...
Я мягко накрыла его усталую, в темных пятнышках руку своей ладонью.
– Обещать не могу, но постараюсь.
Потом уточнила кое-какие детали, события, важные даты. Пэйн отобрал несколько фотографий и тяжело поднялся со стула.
– Похороны завтра, и я был бы очень благодарен вам и мистеру Аверсу, если бы...
– Я обязательно приду. Но мистера Аверса, к сожалению, нет. Уехал в Спрингфилд по делам.
Подлец!
Я проводила Пэйна до самой ограды, он ушел, унося с собой воспоминания и остатки печенья.
По счастью, дежуривший сегодня в редакции Бэллис оказался на месте.
– Хочу дать в завтрашний номер маленькое эссе об одной женщине.
– Кто она?
– Просто больная старуха.
– Старуха... И что?
– И больше ничего. Приткнешь мою статью?
– И все-таки, она что-то совершила?
– Чудо, Бэллис. Целых сорок лет оставалась единственной, любимой и желанной для своего мужа.
Он присвистнул.
– Все бы новости были такими... Тащи свое эссе, Марлоу, дам его на первой полосе.
– Спасибо. Принесу с утра пораньше.
– Надеюсь, успеешь к дневному выпуску.
Я положила трубку и попыталась встать. Куда там. Во всем теле не осталось ни единой мышцы. Вдобавок меня преследовал собственный запах, пыльный и кислый. Я заставила ноги добрести до ванной.