Тихие прелестные озера, на которых отдыхает глаз наблюдателя, сменяют дикие лощины, леса, долины, усеянные опалами, яшмой, агатами и халцедонами.
В этой дикой местности у истоков реки Иеллоустон горело несколько костров. Общество, как предвидел Разящая Рука, перешло Иеллоустон и на следующее утро собиралось направиться к Огненной реке, где кипели гейзеры, которые индейцы называли Кун-туи-темба (то есть Пасть Ада), и где была могила вождя, которая и являлась целью путешествия.
Последнее подвигалось гораздо скорее, чем можно было предполагать. Хотя цель уже была близка, оставалось еще три дня до полнолуния, и Разящая Рука был убежден, что сиу еще не появлялись здесь.
— Они едва ли еще достигли Кольцовой горы, — заметил он в разговоре, — и мы от них в безопасности.
— А как надо ехать от Кольцовой горы? — спросил Мартин Бауман.
— А вы хотите прокатиться по ней, дружок?
Хотя Мартин Бауман и не заметил испытующего взгляда, которым сопровождался этот вопрос, однако отвечал не без легкого смущения:
— Вы, я думаю, не забыли, что этим путем повезут моего отца. Говорят, этот путь опасен?
— Нисколько, хотя, конечно, есть места, к которым опасно приближаться, как, например, около гейзеров или Великого Каньона. К этому месту не может приблизиться ни одно человеческое существо, под страхом смерти… Там можно задохнуться… Вода в реке, которая течет внизу, по дну пропасти, и сверху, кажется серебряной нитью, масляниста, имеет серный вкус и распространяет невыносимую вонь.
— А где мы завтра будем в это время? — спросил Мартин.
— У верхней части Каньона. Что это вас так беспокоит?
— Я боюсь за отца. Жив ли он еще?
— Разумеется.
— Как знать? Может быть…
— Не бойтесь. Я прекрасно знаю этих краснокожих. Сиу покончат с ним не раньше, чем достигнут могилы вождя. Мне вы можете поверить.
С этими словами Разящая Рука завернулся в одеяло и притворился спящим. Но сквозь полуопущенные ресницы он зорко наблюдал за Мартином, Джемми и Фрэнком, которые о чем-то украдкой перешептывались между собой.
Через некоторое время толстяк поднялся и с беспечным видом медленно направился к лошадям. Разящая Рука встал и, крадучись, последовал за ним. Увидев, что Джемми взнуздал свою лошадь, он быстро приблизился к нему:
— В чем провинилась ваша бедная кобыла, мистер Джемми, что вы не даете ей спокойно пастись?
Застигнутый врасплох, Джемми испуганно обернулся:
— А! Это вы? А я думал, что вы спите!
— А я до сих пор думал, что вы честный малый!
— Тысяча чертей и одна бомба! А теперь?
— Почему вы меня так испугались?
— Вот странно! Очень просто: почему пугается всякий, кого неожиданно окликают ночью?
— Ну, тот плохой охотник! Храбрец не должен шелохнуться, даже если у него над ухом неожиданно прогремел выстрел. Что это вам вздумалось взнуздывать лошадь?
Толстяк попытался скрыть свое смущение под личиной гнева:
— Ну, теперь я не понимаю, почему не могу распоряжаться собственной лошадью?
— Только не тайком!
— Об этом не может быть и речи. Просто некоторые лошади кусаются, и я хочу сберечь свою кобылу, которую и без того три раза зашибли. Грех не велик!
Он отвернулся, чтобы воротиться в бивак. Разящая Рука положил ему руку на плечо:
— Подождите немного, мистер Джемми. Я хотел не оскорбить вас, а лишь предостеречь. Уже одно то, что я делаю это с глазу на глаз, может вам доказать, как я вас ценю!
Джемми передвинул шляпу, поскреб затылок и ответил:
— Сэр! Другому я бы начистил физиономию, но от вас приму предостережение. Ну, договаривайте!
— Хорошо! Что за секреты у вас с сыном охотника?
Джемми ответил лишь после маленькой паузы:
— Секреты? У меня с ним?! Ну, тогда эти секреты так секретны, что я сам про них ничего не знаю!
— Вы вечно шепчетесь!
— Он хочет выучиться по-немецки!
— Для этого нечего шептаться. Я боюсь, что он задумывает какое-нибудь сумасбродство, которое, может быть, делает честь его сыновней любви, но никак не рассудку. Не говорил ли он вам чего?..
— Гм!.. А вам?
— Мне? Нет!..
— Ну, так вам он, очевидно, больше доверяет, чем мне.
— Вы, как кажется, избегаете прямого ответа?
— И не думаю!
— Итак, он вам ничего не доверял, что могло бы касаться предприятия?
— Тысяча чертей! Если человеку вздумается сделать меня поверенным в своих семейных и сердечных делах, то я не имею права передавать их кому бы то ни было!
— Хорошо. То, что вы сейчас сказали, было хоть и грубо, но справедливо. Зато теперь, если случится что-нибудь, то я слагаю с себя всякую ответственность! Поняли?