— Сима! — глухо позвала Катя.
Сима сидела у зеркала и дремала.
— Что? — спросила она, подняв отяжелевшие веки.
— Расскажи, как хоронили Бетю.
— Да что тут рассказывать… Ну, вынесли ее из больницы. Гроб деревянный, белый, с большой трещиной. Понесли ее на новое кладбище, опустили в яму и засыпали.
— А яма глибокая?
— А тебе на что?
— Так.
— Вун-Чхи, говорят, был?! — отозвалась Тоска,
— Да! Пришел как раз когда засыпали ее, пьяный. Упал на могилу, бил себя в грудь и кричал: "Святая! Злосчастная дщерь Иерусалима! Иорданский цветок! Сестра моя! Кланяюсь всему человеческому страданию!"
— Хороший он человек!
— Душевный!
Наступило молчание, и слышно было только, как скрипит и гнется под ногами девушек зеркальный паркет, шлепанье по лужам на улице дождя, сдавленные вздохи, отрывистые слова и иеремиада Макса.
— Когда мы проходили по Преображенской с гробом, — протянула сонно Сима, — какой-то извозчик, красный такой, толстый кацап смеялся и тыкал в меня и Розу кнутом.
— С…..! — выругалась Катя.
И снова водворилось молчание.
Макс совершенно поддался общему настроению и иеремиада его становилась все тоскливее и тоскливее.
И он — этот смешной на вид человек, всегда ко всему равнодушный — тоже тосковал. И у него когда-то была своя тройка. Он мечтал о консерватории, славе. Ему снились Рубинштейн, Педаревский.
А чем он кончил? Тапером. И где? В публичном доме.
Его окружают жалкие проститутки. Им командует гнусная хозяйка и экономка. Над ним издеваются и передразнивают его пьяные гости, ему швыряют двугривенные и он должен играть одну и ту же "болгарскую". А когда-то ведь он разбирал девятую симфонию Шопена.
Вун-Чхи говорил ему часто:
— Напрасно, Макс, вы пошли сюда. У вас есть огонек.
Напрасно, напрасно! Эти слова вызывали в нем желчь. Что же осталось ему делать? У него на шее висели — мать, сестра и братья…
Рояль плакал под огрубевшими пальцами Макса, и по вздутой флюсом щеке его медленно катились слезы.
Макс вспомнил, сколько огорчений принесла ему его проклятая профессия. Все родственники отшатнулись от него, как от зачумленного, порвали с ним всякие сношения и не хотели даже признаваться ему.
Вчера он встретился на улице с родным братом, дочерью его — красивой барыней и ее мужем-аптекарем. Он поклонился им, но они отвернули головы и обидно прошли мимо.
Да не только родственники чуждаются его, но и посторонние.
Никто не бывает у него и, когда он проходит через двор, соседи указывают на него пальцами и ухмыляются. А сегодня соседка, ссорясь с его женой, крикнула ей:
— Чего ты задаешься?! Твой муж играет в публичном доме!
Срам! Как быть?! Подрастает Лиза — дочь его. Ей 14 лет. Она скоро окончит гимназию. Что будет, если она узнает о его профессии? Она пока не знает еще ничего…
— Эй, Чешка! — нарушил снова молчание чей-то сиплый голос.
— Что? — спросила та устало.
— В этот самый день, говоришь, умер твой Ян?
— Да!
— Ставь могарыч!
— Как тебе не стыдно? — сказала Тоска.
— Чего стыдно?!..
Девушки, утомившись беганьем по залу, расселись вдоль стен и каждая ушла еще глубже в свои невеселые думы. А Макс не переставал ныть на рояле "У реки Вавилонской мы сидели и плакали", дождь хлестать и ветер с ожесточением рвать ставни. Василиса думала о своей родной деревне и избе Терентия, возле которой по вечерам, под звездным небом, она собиралась со своими веселыми подругами и складывала свои бойкие стихи, Катя — о том, что хозяйка скоро "выхильчает" ее из своего дома и ей придется спуститься этажом ниже, Роза-цыганка — о широких, как океан, степях и палатках, в которых весело звенит наковальня, Ксюра — о своем добром муже, которого она бросила, Надя — о родном Днестре, дяде Степане — охотничке милом и диких утках, Чешка — о своем незабвенном Яне, Матросский Свисток — о грузине, который приходил к ней, когда она жила у "Дудихи", гладил ее руку и напевал страстно "чиреме даукар". И всем хотелось кричать, реветь и ломать все, что находилось в зале.
Дзинь! — зазвенел стул, брошенный с размаху на середину зала цыганкой-Розой…
И таких вечеров в этом доме было много. 365 в течение года…
Милая, веселая молодежь! Видала ли ты когда-нибудь, как тоскует и плачет проститутка?! Никогда!
Ты видела ее только веселой и жизнерадостной.
После описанного вечера, ночью, произошло незначительное событие. Чешка отравилась.