— Не угодно ли заразиться?
Терентий Яковлевич «заразился».
Яков Иванович спрятал коробку и сказал Наде:
— Теперь поедем?
— Поедем.
Яшка возвысил голос.
— Я думаю, Надежда Антоновна, раньше в «сад трезвости» поехать, а потом до «Гамбринуса». Как вы полагаете?
— Ваша воля, — ответила покорно Надя.
— Мы в сад раньше. Пожалуйста.
Яшка в момент соорудил из правой руки крендель и предложил его Наде.
— Честь имею кланяться, — сказал Яшка нежным супругам, приветливо кивнул головой нянькам и гоголем поплыл вместе с Надей к дрожкам.
— Может быть, зайдете к нам когда-нибудь вечерком или в праздник на чай?! — крикнула Яшке дворничиха.
— Сувдовольствием! — последовал ответ.
Няньки провожали красивую и счастливую парочку завистливыми глазами до дрожек, а дворничиха вертелась, как юла, и восклицала:
— Вот так кавалер! Вот это я понимаю!
— Счастье большое, — заметила желчно Дуня.
— Жулик он! — заявил вдруг дворник, выкурив сенаторскую папиросу.
Дворничиха вступилась за Яшку и сказала, сверкая глазами:
— Если он — жулик, кто же ты?
— Смотри! — рассердился дворник и показал ей дубинку.
Дворничиха сократилась и умерила свой пыл. Яшка в это время, держа Надю за турнюр, ловко подсаживал ее в дрожки. Усадив ее, он нежно обхватил ее за талью и крикнул извозчику:
— Пшел!
— Эх вы, сашки, канашки мои! — воскликнул извозчик, взмахнул кнутом и дрожки снялись.
Жжжжрррр!
Снялись, как утки, вспугнутые охотником, и остальные дрожки.
И долго-долго глядели им вслед няньки — злые и жалкие. Они разошлись потом по своим кухням, похожим на черные ямы, повесили головы и горько задумались над своей судьбой.
«Работаешь, работаешь, как скотина, — думали они, — и нет тебе никаких радостей».
И досталось же в этот вечер соплякам их! Дунька со злости укусила до крови в самую мягкую часть своего маленького и противного идола.
VII
В САДУ ТРЕЗВОСТИ
Рыжая, красивая, убранная розами лошадка неслась вихрем по направлению к «саду трезвости».
Яшка все крепче и крепче прижимал Надю к своему «пылкому сердцу» и развлекал ее интересными разговорами.
— А слышали, что случилось в городе?
— Что?
— Обокрали гастрономический магазин.
— Неужели?
— А чистая работа. Стену со двора проломали, кассу в 60 пудов открыли и никто не услышал. Очень чистая работа.
Когда они проезжали мимо старого русского кладбища, Яшка сказал с веселой ноткой в голосе:
— А тут позавчера выломали в склепе двери и вынесли две дорогие иконы, серебряные венки и золотую лампадку.
— Ай, какой грех! — воскликнула Надя и перекрестилась.
— Что вы изволили сказать? — спросил Яшка.
— Грех какой, говорю.
— Гм… Да… Грех… Зато работа какая чистая, — и лицо Яшки озарилось светлой улыбкой.
А когда они проезжали мимо Чумной горы, по склону которой бродили, щипля жалкую траву, коровы и стреноженные лошади, Яшка меланхолично заметил:
— А много бимборов и клифтов закопано в этой горе…
— Какие бимборы и клифты? — спросила наивно Надя.
— Часы и пальто, — объяснил точнее Яшка.
Надя засмеялась и сказала:
— Как вы чудно говорите. «Бимборы» заместо часов. Это по-какому?
— По-французскому, — соврал, не заикнувшись, Яшка. — А вы знаете, почему в этой горе много бимборов и клифтов?
— Почему?
Яшка рассказал ей, как много лет тому назад, когда в Одессе была чума, сюда свозили всех чумных и закапывали их.
— И закапывали их, — закончил свой рассказ Яшка с глубоким вздохом, — как они были, в клифтах, колесах (ботинках) и с золотыми бимборами.
— Как вы все знаете, — сказала с улыбкой Надя.
— О, я не только это знаю, — хвастливо заметил Яшка. — А я вам не рассказывал, что я прогимназию окончил?
— Нет.
— Как же! В позапрошлом году. У меня дома даже аттестат висит.
Было довольно рано, когда они приехали в сад. Публики, несмотря на рань, было много. Она слонялась по узеньким аллеям, обсаженным тощей сиренью и акацией, качалась на качелях, сидела за столиками и пила чай и ела мороженое. Гремел полковой оркестр и над садом, переваливаясь с боку на бок в воздухе, медленно поднимался к тускнеющему синему небу воздушный шар с подвешенной к нему картонной свиньей.