Когда занавес опустился, Яшка стал хлопать в ладоши и орать:
— Биц! Браво, биц!
Из 100 человек, находившихся на галерке, он один хлопал, так как один понимал пьесу. Остальные же пожимали плечами, сопели и пялили глаза то на Яшку, то на спущенный занавес.
«Хоть убейте, люди добрые, ничего не понимаем», — говорили их вылупленные глаза.
Сознавая свое превосходство над этой темной и необразованной публикой, состоявшей из резников, биндюжников и торговок, Яшка окидывал их покровительственным взглядом, громче орал «биц!» и наводил вслух критику:
— И какой он король? Жлобара, а не король. Старец массовский (клиент Массовского приюта).
Набив ладони до красноты каленого железа и накричавшись вдоволь, Яшка извинился перед Надей и спустился вниз в буфет, где толпилась масса партерной публики. Яшка, при помощи локтей, ввинтился в самую середину, обмыл (обобрал) одного господина, другого, третьего и вернулся наверх к Наде с никелированным бимбором и двумя серебряными портсигарами в кармане. По этому читатель может судить, как Яшка соединял приятное с полезным.
Занавес взвился вторично.
— Теперь посмотришь, — сказал Яшка Наде, — как старика будет жать Горилла. Вот она, Горилла! Слышишь, что она говорит лакею — «коли он чего потребует, так в шею его и никаких». А вот и Лир. Видишь, как лакей нос от него ворочает? Лир серчает. Как же не серчать?! Боже мой! Такая досада. Сам распоряжался, командовал, кому угодно в шею давал и в кич (тюрьма) сажал, а теперь его — в шею. А этот, что смеется с него — Ванька-ру-тю-тю, Петрушка (шут). Слышишь? «Дурак ты, — говорит он старику, — отдал все свои причендалы дочерям, а теперь тебе — нос!» Как поет? «Добрая синичка кукушку кормила, а кукушка синичке голову скусила» (Яшка это двустишие знал наизусть). А Горилла старику — «можете, папаша, если вам мы не ндравимся, ко всем чертям убираться. Поищите другую ховиру (дом)».
— Бедный! — вырвалось у Нади.
— Бедный? — удивился Яшка. — Он-то? Так ему и следует. Пусть жлобом не будет. А как он Гориллу-то ругает! Слышишь? «Чтоб ты детей не рожала! А ежели и родишь дите, то чтобы оно — из желчи».
— Ах, Боже мой! Ну как же так можно?! — воскликнула Надя, перенося вдруг свои симпатии с Лира на Гонерилью.
Восклицание ее нашло полное сочувствие в близкой соседке ее — торговке, завороченной в дюжину кофт и юбок, с морщинистым и плаксивым лицом, похожей на эскимоса. Эскимос покачал головой, сложил молитвенно руки и прошептал:
— Старый такой и так ругается. Грех.
Яшка теперь, напротив, взял сторону старика и заявил:
— Он еще мало ругает. Вот позволили бы мне, я бы ее отчитал. И дурак же он, дурак. Взял бы он ее, эту самую Гориллу, положил бы на стул, задрал бы ей хвост (шлейф) и дубовым поленом бы по этому самому месту.
— Теперь, — продолжал Яшка, когда в третий раз взвился занавес, — жлоб является к Стерване. Видишь, как он ливерует до нее (юлит), плачет и жалуется: декофт шпилит (голодаю), ховиры (дома) у меня нет, на дворе саук (холод), а в баржан (приют) без пети-мети (денег) не пускают. Боюсь еще в облаву попасть и чтобы меня этапом не отправили. «Не режется ли у тебя, Стервана, на шкал (нельзя ли достать шкал водки) или кусок кардифа (хлеба)?» А она ему: «У меня не благотворительное завидение». Видишь? Старый жлоб на колени становится перед Стерваной и плачет.
Надя при виде коленопреклоненного и горько плачущего старца сама заплакала. Заплакала и торговка, слушавшая все время со вниманием пояснения Яшки. Яшка продолжал:
— А вот и Горилла пришла. Стервана говорит ему: иди к Горилле, а он отвечает — «лучше в лесу спать буду». И опять плачет перед Стерваной. «Куда я пойду? Что я буду делать? На понт скакать (просить) я не могу, стрелять и батать (воровать) то же самое, потому что неученый я. С детства нужды не знал. Только и делал завсегда, что ел, пил и спал».
Когда занавес опустили, Надя повернула к Яшке свое заплаканное лицо и спросила:
— Что будет дальше?
— Увидишь, — ответил он улыбаясь.
Он был очень доволен, что пьеса произвела на Надю такое впечатление.
Занавес вновь взвился и Яшка, как чичероне, водящий туриста по музеям, продолжал:
— Теперь видите, — он обратился также и к торговке. — степь. Льет дождь.
— А почему не видать, что он льет? — спросила торговка.
— Так надо, — ответил Яшка. — Гудёт ветер. Слышите? Гу-у-у! Посмотрите, вон выходит старый жлоб. Какой страшный.