Яшка говорил долго, убедительно, щедро уснащая свою речь трехэтажными ругательствами и, когда кончил, то остановился перед Надей и посмотрел на нее. Он был уверен, что «логическая» речь его, гимн культу воровства, возымеет свое действие, и Надя поймет, как глупо относиться с таким предубеждением к ворам — к людям, которые не хотят голодать и влачить жалкое существование, а жить в полном удовольствии. Но он ошибся. Она, хотя в душе и соглашалась с некоторыми его доводами, но не вполне, и сидела, по-прежнему закрывшись руками и всхлипывала.
Яшка пришел в ярость. Он взвыл, как зверь, подскочил к ней с кулаками, сильным ударом ноги опрокинул ее вместе со стулом на пол, смял под собой и стал истязать. Он душил ее, кусал, рвал зубами ее платье, топтал ногами.
Надя не защищалась. Она лежала на спине с закрытыми глазами и покорно принимала удары.
В несколько минут она сделалась похожей на биток. Юбки и кофта на ней были разорваны в клочья, плечи и руки искусаны, покрыты синяками и по лицу и груди ее текла кровь.
Но вот ярость у Яшки прошла. Он посмотрел на Надю и содрогнулся. Она лежала без движения, жалкая, истерзанная.
Ему сделалось вдруг жаль ее. Он почувствовал, что любит ее и припал к ней.
— Наденька, — заговорил он торопливо со слезами в голосе. — Прости. Я же не хотел тебя бить. Вот как перед Богом. Ты сама довела меня до этого… Ну что ж, если я — вор? И у меня душа есть.
Надя открыла вспухшие глаза и печально посмотрела на него. Яшка поцеловал ее, осторожно поднял с пола, усадил на стул и полотенцем стер с ее лица и груди кровь.
Надя снова печально посмотрела на него, покачала головой и стала тихо всхлипывать, как ребенок.
Яшка, не зная, каким образом загладить свою вину, бросился перед нею на колени и забормотал:
— Прости! Пожалей меня, гнусного вора. Я же люблю тебя. Душу отдам за тебя. Я много страдал. Погляди — какой я несчастный!