— А расскажи, как было дело с капором, — приставала она почти каждый вечер к Яшке.
Яшка ломался и говорил:
— Да сколько раз я уже тебе рассказывал это.
— Расскажи еще раз. Я поцелую тебя.
Она обхватывала его за шею, влепляла ему в щеку два звонких поцелуя, и он в двадцатый раз повторял историю подаренного им Наде розового с отделкой из голубых лент и кружев капора.
— Понимаешь? Идут они рядышком, кавалер, значит, и барышня. Он плюгавый байер (франт) такой, в потертом клифте и в большой шляпе. На носу у него пенсне, а в руках — три толстые книги. А она ничего, клевая, невредная девочка. Только куцая немножко и смешная. В коротенькой гейше и в этом самом капоре. А ножки у нее тоненькие, как у курчонка. Я, знаешь, — за ними. Иду сзади, руки у меня в кармане, выжидаю момента и слушаю, что они говорят. — Скажите, вы любили когда-нибудь? — спрашивает она его тоненьким-тоненьким, как волос, голосом. — Нет, — шепелявит он и сморк, сморк в платок. — Неужели? Но почему? — спрашивает она. — Не признаю, — отвечает. Она засмеялась и до него. — Ой, какой вы скоромный. — Скоромный не скоромный, — отвечает он, — но и не дурак, мамзель. А я вот возьму завтра и пулю себе в лоб! — Понимаешь, Надя, какой сердитый молодой человек? Она, как услышала, замахала руками и пошла-пошла. Говорит, как из книги. — Мур, мур, мур! Тра- та-та! Тру-ту-ту! Как можно пулю в лоб? Стыдитесь. У вас — все впереди. — А он как разозлится и тоже: мур, мур, мур! Тра-та-та! Тру-ту-ту! Что вы мне рассказываете — впереди! Впереди один кич[16] и коланча!… Ничего у меня — впереди. А она ему: — Мур, мур, мур! Тра-та-та! Тру-ту-ту! Не волнуйтесь. Надо терпеть. И на нашей улице будет праздник. — Какой праздник? — спрашивает он. — Праздник святых апостолов Варфаломея и Тита? — Нет, другой, — отвечает она. — Какой же? Киррила и Мефодия?..
На этом самом месте я хлоп вдруг ее по капору, сорвал его и марш-марш рысью. Барышня спервоначалу обмерла, а потом очухалась и задишкантила:
— Ой, мой капор! Боже мой!
А байер:
— Держи, лови его! Горрродовой!
— Ха, ха, ха! — заливалась Надя.
— О, хо, хо, хо! — грохотал Яшка.
— Как, как она дишкантила? — переспрашивала, давясь смехом, Надя. Яшка повторял:
— Ой, мой капор! Боже мой!
— Ха, ха, ха!
— О, хо, хо, хо!
— Довольно, а то помру от смеха…
Да! Горячий был блатной Яшка.
— Огонь-мальчик, — отзывались о нем с почтением все скакуны. — Что ни увидит, сожжет.
А сам о себе Яшка говорил:
— Такая у меня уже душа, что горит до всякой вещи. Ну все, что увижу, хочу иметь.
Недаром глаза у Яшки постоянно шарили, как мыши, и руки дрожали при виде бимбора (часов) или кожуха.
Беда была с ним Наде. Сидят они, например, на третьих местах в русском театре. Надя смотрит на сцену, а Яшка косится на живот соседа, облизывается и нашептывает Наде:
— А важный у него (соседа) бимбор и лента (цепь). Оба-два 30 рублей поднимут (стоят).
Надя дает ему щипка и отвечает с ужасом:
— Разбойник. Засыпаться (пойматься) хочешь? Брось!
— Не твое дело, — следует ответ. — Я же сто раз говорил тебе, что душа у меня такая, что горит до всякой вещи.
И Яшка дает ей в обмен такого щипка, что глаза у нее вылезают на лоб и захватывает дыхание. И смотришь — «оба-два», и бимбор и лента — в руках у него.
Или едут они в «трезвость», а по тротуару, навстречу, идет господин в новеньком пальто.
Яшка начинает вертеться на дрожках, как на жаровне, бросает плотоядные взгляды на господина и говорит:
— Хороший клифт (пальто) идет.
— Ну и пусть себе идет, — замечает Надя.
— Постой!
Яшка хочет соскочить с дрожек, но Надя вцепляется в него руками и не пускает. И клифт благополучно уносит ноги.
А Яшка зол и всю дорогу фыркает на Надю.
Однажды Надя со смехом сказала ему.
— Чудак ты, Яшка.
— Чего? — спросил он.
— Никогда ты не скажешь — «человек идет». А непременно — «клифт идет», или каракуль (шапка каракулевая) идет.
— Так, как я говорю — правильно, — ответил он серьезно.
— Почему?
— Потому…
И Яшка самым серьезнейшим образом стал доказывать ей, что не клифт, колеса, каракуль и бимбор созданы для людей, а люди — для оных. Вроде манекенов и вешалок.
Надя после этого объяснения долго и много смеялась.
— Все было бы хорошо, — говорил часто Яшка, — если бы я не был больным человеком. У меня сотня болезней. И как меня еще ноги носят? Очень мне это вдивительно.
В самом деле, как его носили ноги?
Во-первых, он страдал острым ревматизмом.