На дне Одессы

Все идут своей дорогой.

Старик спешит к своей дочери и внуку, господин на чай к знакомым, посыльный с письмом к барышне от кавалера, чистильщик в трактир, где его ждут товарищи.

И весело на улице. Залитая лунным светом, она смеется, радуется.

Белые, как снег, акации струят аромат, кружат головы. Кругом слышны веселые возгласы.

Из большого освещенного окна со второго этажа несется задорный весенний мотив. Кто-то под аккомпанемент рояля поет красивым грудным голосом:

Пусть льются веселые звуки,
Пусть льются потоки вина!..

А Яшка, за исключением набата и грохота, ничего не слышит.

Он продолжает лететь, преследуемый призраками и душимый кошмаром в образе зверя с большими зелеными глазами.

Но вот перед ним блеснул знакомый огонек. Огонек этот зажжен Надей. Его родной, доброй Надей. Славный огонек!

Сколько раз он открывался ему в такие тяжелые вечера.

Вот он совсем близок. Он смеется, манит.

Яшка напрягает остатки сил и, как бомба, влетает к Наде.

Надя встает из-за стола, на котором кипит самовар, бросает шитье, и идет ему навстречу, и спрашивает с тревогой:

— Что с тобой?

Он стоит перед нею безмолвный, без шапки— шапка его осталась на улице — бледный, со слипшимся на лбу чубом, и тяжело дышит.

— Что с тобой? — повторяет Надя.

— Закрой двери… двери закрой, — срывается с его губ шепот.

Надя поспешно закрывает двери.

— На крючок!

Она закрывает на крючок.

— Так… так!.. Теперь окна!..

Она закрывает окна.

Протяжный вздох, вздох облегчения вылетает из груди Яшки, и он, как подкошенный, падает на табурет и закрывает лицо руками. Надя подсаживается к нему и участливо спрашивает:

— Что с тобой? Посмотри, какой ты потный. Ты бежал?

— Да.

— Отчего?

— Так… Ах, не спрашивай.

Надя больше не спрашивает его, снимает со стены полотенце, вытирает им его потное и окровавленное лицо, грудь, руки и подносит ему чай с ромом.

Яшка с жадностью выпивает три стакана чаю, и силы, растерянные им на улице, мало-помалу возвращаются к нему. Лицо его покрывается краской, сердце перестает ныть и глаза дико озираться.

Косматый зверь с зелеными глазами исчез куда-то и на груди теперь так легко.

— Спой что-нибудь, — просит Яшка Надю.

— Что?

— Бродягу.

Надя берет гитару, настраивает ее, садится возле него и заводит сладкую и сентиментальную песенку о бродяге:

По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащится с сумой на плечах.
На нем рубашонка худая
И множество разных заплат,
Шапчонка на нем арестантска,
И серый тюремный халат.
Бродяга к Байкалу подходит,
Рыбачью там лодку берет,
Унылую песню заводит,—
Про родину что-то поет:
«Оставил жену молодую
И малых оставил детей,
Теперь я иду наудачу:
Бог знает, увижусь ли с ней».
Бродяга Байкал переехал,
Навстречу родимая мать.
«Ах здравствуй, ах здравствуй, мамаша!
Здоров ли отец, хочу знать?»
Отец твой давно уж в могиле,
Давно уж землею зарыт;
А брат твой давно уж в Сибири —
Давно кандалами гремит.

Яшка слушает и плачет. И когда Надя кончает, он поднимает свое заплаканное лицо и молит:

— Еще. Еще раз….

XIII ПОРЯДОЧНЫЙ ДОМ

Пять лет жили по-семейному Яшка с Надей, и на второй год на крышу их дома спустился белый аист с пакетом в клюве. В пакете оказалась хорошенькая девочка.

Яшка был очень рад сюрпризу, созвал товарищей с их барохами и устроил выпивку.

Когда зашла речь о том, как назвать девочку, Яшка и Надя слегка поспорили. Он хотел назвать ее «Корделькой» (Корделией), именем младшей дочери короля Лира. А Надя упрямилась.

— Не позволю назвать ее «Корделькой».

— Почему, дура? — спросил Яшка.

Надя резонно ответила:

— Не хочу, чтобы родная дочь моя была такая несчастная, как Корделька.

— Как же ты назовешь ее?

— Олимпиадой.

— Черт с тобой. Назови ее Олимпиадой.

Белый аист затрепетал своими белыми крыльями, взвился над их домом и улетел.

Через год он прилетел снова и принес другой пакет. В пакете на сей раз оказался мальчик.

Мальчику было дано имя Коля в честь деда Яшки — славного форточника, умершего во цвете лет в больнице от побоев двух дворников, шмирника и какого-то неизвестного мещанина.