— Так точно! — отрапортовала Антонина Ивановна.
— А! Мадам! — воскликнул Вун-Чхи. — Как всегда — на славном посту! Я и не заметил вас! Пардон!
Хозяйка ласково улыбнулась и беззвучно засмеялась. И она также благоволила к нему.
— Позвольте пожать вашу честную, мозолистую руку, — сказал Вун-Чхи и сильно потряс ее руку.
— Ой! — скривилась хозяйка. — Чтоб вы 200.000 рублей выиграли. Вы мне чуть руку не вывихнули.
Девушки и товарищи Вун-Чхи, глядя на эту сценку, так и покатывались.
Вид у Вун-Чхи был теперь самый бесшабашный. Шинель, скатившись с одного плеча, почти вся лежала на полу. Фуражка сбилась на затылок и из-под нее на лицо вывалился, закрыв пол-носа, длинный локон. Увидав среди девушек 10-пудовую Ксюру-Пожарную Бочку Вун-Чхи, как прежде, трагически продекламировал:
— Офелия! О Нимфа! Ступай в монастырь!
Вун-Чхи затем достал из бокового кармана шинели бутылку с бенедиктином, откупорил ее, поднял ее, как бокал, и важно обратился к окружающим:
— Леди и джентльмены! В наш, извините за выражение, XX век, в наш подлый, гнусный и возмутительный век, век пара и электричества, единственное утешение для порядочного человека — бене-диктин. А посему предлагаю тост за бенедиктинских монахов. Ура! — и он поднес бутылку ко рту.
Но девушки не дали ему пить. После первого глотка они схватили его под руки и повели в зал. За ним последовала с прежним ржанием его компания.
"Топор" при появлении его привстал, поклонился и вопросительно посмотрел на него. Он ждал приказаний. Вун-Чхи подумал немного и сказал по-еврейски (несмотря на то, что он был православный, он недурно говорил по-еврейски):
— Шпиль мир а штикеле (играй мне кусочек) "Скажи, фарвус (зачем) тебя я встретил?".
"Топор" заиграл.
Вун-Чхи лениво подобрал шинель, ниже сдвинул на затылок фуражку и повернулся на каблуках.
Против него сидела Надежда Николаевна, как всегда, строгая и мечтательная. Вун-Чхи упал перед нею на колени и протянул руки со словами:
— О, моя греза прекрасная, принцесса моя светлоокая…
— Книгу принес? — оборвала она его.
— Как же, строгая женщина!
Он встал, порылся в шинели и протянул ей томик Гейне.
— Мерси.
— Не угодно ли тебе божественного нектара? — спросил он и указал на бутылку с бенедиктином.
Она отрицательно качнула головой.
— Спасибо. Мне больше останется, — и он стал тянуть божественный нектар.
Надежда Николаевна посмотрела на него долгим грустным взглядом, покачала головой и процедила:
— Неисправимый.
Вун-Чхи услышал это и сказал ей серьезно:
— Знаешь, когда я исправлюсь?
— Когда?
— Когда я найду человека.
— А я не человек? — весело спросила Саша-Шансонетка, неожиданно обхватив его сзади руками.
Вун-Чхи посмотрел на нее и решительно ответил:
— Нет.
— Кто же я?
— Падшая.
Саша медленно отняла руки и нахмурилась. Она сильно обиделась и хотела пойти прочь, но Вун-Чхи схватил ее за руку, обнял за талию и ласково проговорил:
— Извини. Ведь я, ей-Богу, пошутил. Ты не падшая. У тебя доброе, честное сердце. Падшие — те, "ликующие, праздноболтающие, обагряющие руки в крови".
Саша просветлела. Вун-Чхи оставил ее и обратился к Бете:
— Здравствуй, Мириам — прелестнейший цветок с Иосафатовой долины! Скажи мне, ветка Палестины, как твое здоровье? Как грудь?
Бетя вспыхнула, заерзала на стуле и поспешно ответила:
— Благодарю вас. Мне немного легче. Я теперь меньше кровью кашляю.
— Смотри, берегись!
В зал вошла Роза-цыганка. Вун-Чхи обратился теперь к ней:
— Цыгане шумною толпой по Бессарабии кочуют! Привет тебе, дочь свободного табора, не знающего оков и прочих прелестей культуры!
Роза сверкнула зубами и лукаво спросила:
— А кольцо есть?
— Есть, есть! — запел Вун-Чхи.
Он порылся в жилете и достал золотое кольцо.
— Спасибо.
Роза взяла кольцо и стала любоваться им. Глаза ее блестели от радости.
— Кто он? — спросила Надя Бетю, восторженно глядевшую на Вун-Чхи и следившую за каждым его движением. Вун-Чхи заинтересовал ее.
Бетя, не отводя от него глаз, ответила:
— Что тебе сказать? Таких людей, как он, мало. Он такой славный, добрый, честный. Он последнюю рубаху отдаст тебе. А как он играет, поет и читает стихотворения! У него есть одно стихотворение "Подожди немного, отдохнешь и ты". Когда он читает его, я всегда плачу. Одно несчастье, что он пьет. Ах, как он много пьет. Пропадает, бедный.