Наконец она была готова. Товарки провожали ее и Надю завистливыми глазами до лестницы, а потом, облепив окна, как арестанты, — до дрожек.
Счастливицы уселись на дрожки, послали товаркам-затворницам воздушные поцелуи и велели извозчику трогать.
— Куда? — спросил он.
— На Дерибасовскую, — ответила Катя, обмахиваясь китайским веером.
Извозчик погнал лошадь.
— А я хотела бы раньше деток посмотреть, — робко заметила ей Надя.
— Чьих? — спросила Катя.
— Моих.
— Вот как?! У тебя детки есть?! — удивилась Катя. — Где же они?
— На Стеновой улице, у одной женщины. Верой Петровной зовут ее.
Катя подумала и сказала:
— Хорошо. Только ненадолго, — и велела извозчику свернуть на Стеновую.
Когда извозчик свернул, Катя проговорила с расстановкой:
— А я не знала, что у тебя — дети. От кого они?
— От моего бывшего возлюбленного.
— Как звать его?
— Ты не знаешь его.
— А может быть, знаю?
— Яков Иванович Тпрутынкевич.
Катя презрительно скривила губы и сказала:
— Его не знать, Яшку-то блатного (вора), того, что на трех дрожках свежать (гулять) любит. Вот выдумщик! Сам развалится в экипаже на резинах, а позади него трое дрожек тарахтят. На первых дрожках лежит его пальто, на других — галоши, на третьих — зонтик. Верно я говорю?
— Верно, — и Надя покраснела.
— А фартовый (ловкий) он скакун (вор). Ты что же, долго его барохой (возлюбленной) была?
— Три года.
— А потом он бросил тебя?
— Да.
— Бедовый он… Извозчик, постой на минуту!
Извозчик остановился. Катя, охая и подбирая свое пышное платье, слезла с дрожек и сказала Наде:
— Зайду в "восточные сладости" и куплю детишкам рахат-лукуму и "альвачику". Пусть помнят меня.
Доброта Кати тронула Надю, и она сказала ей растроганно:
— Славная ты, чувствительная.
— Ну, вот еще.
Катя купила, что хотела, и они опять поехали.
— А как звать твоих деток? — спросила Катя.
— Девочку — Олимпиадой, а мальчиков — Колей и Юрой.
— А на кого они больше похожи?
— Олимпиада и Коля — на меня. А вот Юра — на отца. Весь, как есть, отец. Его нос, его глаза. Очень меня это беспокоит.
— А ты не слышала, что Яшка засыпался (поймался) и сидит теперь в киче (тюрьме)? Как же!
— Не слышала, — равнодушно ответила Надя.
Товарки замолчали и стали глядеть по сторонам. Погода была чудесная. Яркое солнышко грело, заливало все улицы потоками света, и в воздухе пахло нарождающейся зеленью. На голых, сухих сучьях акаций робко пробивались почки. Свежий воздух, ослепительный свет, уличный шум и гам действовали на Катю и Надю, как крепкое вино, и они беспричинно смеялись, щипали друг дружку, ерзали на сиденье и оглядывали с доверчивыми улыбками каждого прохожего.
Прохожие также оглядывали их с улыбками. Но улыбки их были не доверчивые, а многозначительные и двусмысленные, так как они узнавали в них проституток по их ярким, кричащим нарядам, большим шляпам, густо намазанным лицам и "роковым словам" на их лбах, закрытых вуалями.
С такими улыбками оглядывали их извозчики, пассажиры конок, кондуктора, городовые. Все. Двое даже остановились, и один, тыкая в них пальцем, громко смеялся.
Но Катя и Надя ничего не замечали. Они видели только одно солнце — яркое, могучее, которое никогда-никогда не заглядывало на "их" улицу и в их ужасную тюрьму, и готовы были петь от радости.
Дрожки их поравнялись с трактиром. Через раскрытые окна его выплывали на улицу тягучие звуки органа.
Глаза у Кати блеснули, и она воскликнула:
— Вот жисть! Знаешь что, Надя?
— Что?
— Давай не вернемся назад.
Надя сделала большие глаза. Катя рассмеялась и добавила:
— Это было бы хорошо. Только никак невозможно. Не вернуться мне назад значит умереть с голоду. Тебе-то еще можно. Ты — молодая, здоровая. Служить можешь. А я — старуха.
В голосе Кати зазвучала безнадежная нотка.
Наде сделалось жаль ее. Она обвила рукой ее шею, прижалась к ее щеке и робко заговорила:
— В самом деле, Катюша, давай не вернемся назад. Какая там "жисть". Одна — мука. Пляшешь, пляшешь. Видела, что с Бетей стало? Доплясалась. Это, Катюша, ничего, что ты старая. Работу всегда найдешь. Будем вместе искать. Только бы не вернуться. Голубчик, прошу тебя.
Катя посмотрела на нее с усмешкой, медленно оторвала от своей шеи ее руку и запела: