И к счастью, разумные доводы перевесили резкий порыв: эльф, бросив последний взгляд на паренька, прошел мимо.
— Выведи Шиморка, — спохватился Акила уже по дороге. — Не то он может все испортить.
— Думаешь, его одержимость имеет ту же природу?
Дьюару живо вспомнились отнюдь не такие уж безобидные шалости, как спутанная грива и ночные скачки его коня. Если и у местных все шло к тому, что вытворял Шиморк, их хозяевам впору было посочувствовать. Акила лишь пожал плечами:
— Я не знаю, какой именно дух владеет Шиморком, при мне он ни разу не показывался. Но полагаю, что с местным пакостником они могут не поладить… Или наоборот, спеться, а это было бы еще хуже.
Могло ли быть хуже, Дьюар не желал проверять, а потому послушно вывел упирающегося коня во двор. Там, у привязи, он дал Шиморку отдельную порцию овса и воды, чтобы хоть немного смягчить его обиду, и с этим оставил в гордом одиночестве, сам же торопясь вернуться.
— Все тихо? — осмотревшись в полутемной конюшне, усомнился Дьюар. Лошади жевали сено и негромко похрапывали, какой-то старый мерин даже подремывал в углу, и, на первый взгляд, ничего подозрительного не наблюдалось.
— Вряд ли он явится раньше, чем окончательно стемнеет, — спокойно отозвался Акила. — Но нам лучше подготовиться заранее.
Перед ним на расстеленном платке уже лежали приготовленные травы — Дьюар узнал чертополох и крапиву, но приготовил Акила и другие, более редкие. Умело сплел в руках два длинных стебля, с негромкими наговорами подвесил над самым входом. Затем поджег сухой пучок и протянул Дьюару.
— Это чтобы лошадей успокоить. Обойди конюшню, пусть дым разойдется как следует, не то придет наш незваный гость и всех животных перебаламутит. А я позабочусь об остальном.
И, пока Дьюар выполнял поручение, добросовестно заглядывая в каждое стойло, Акила приготовил плошку молока, над которой тоже долго шептал и посыпал щепотками сухих трав.
— Подношение, — пояснил он коротко. — Задобрить надо духа. Глядишь, и пакостить перестанет. Но стемнело почти, надо торопиться.
Заветная плошка нашла свое место в самом темном уголке, на первый взгляд даже случайном — лишь поднеся свечу, Дьюар заметил нацарапанные вокруг знаки, но не привычные ему самому виссанские руны, а более резкие и чуждые символы. Закончив приготовления, маги вышли в прохладные сумерки, затворив за собой дверь. Оставалось самое сложное: дождаться появления духа.
***
Луна выползла из-за крыши корчмы и лениво повисла над колодцем. Дьюар представил на ее месте желтое яблоко, которое слегка погрызли с одного бока, и даже усмехнулся, хотя пуще того она напоминала выпученный глаз совы. Разумеется, живой и теплой, а не той, что кружила над двориком, послушная воле своего хозяина. Содействие птицы в этот раз ничем не помогало, потому что она не могла почуять бестелесное существо до той поры, пока оно не проявится в тварном мире, но Дьюар держал ее при себе уже по привычке.
Он давно потерял счет кругам, которые делала сова, неустанно облетая корчму, изучил каждый смородиновый куст вдоль ограды и со скукой наблюдал, как Акила кутается в плащ и трет слипающиеся глаза, а в свете фонаря у ворот пляшут тени ночных мотыльков.
— Кажется, теперь я понимаю, каково бывает колдовать по ночам, — протянул травник, зевая.
Но чего-чего, а понимания в его глазах не было, только сожаление и сонливость, которые сквозили через твердое упрямство. Ночь по обыкновению выворачивала наружу все, что скрывалось днем, разоблачала тайны и смешивала черное с белым — и за это Дьюар любил ее не меньше, чем за покровительство мертвой магии. Она как будто придавала сил и даже бодрости, что для иного могло звучать по меньшей мере странно и отчасти оправдывало те слухи о некромантах, что ходили в народе.
Маги затушили свечу и старались быть все время наготове. То и дело по очереди обходили конюшню, прислушиваясь к доносящимся изнутри звукам, — и все равно умудрились пропустить появление духа. Резкий удар копытом в деревянную перегородку заставил Акилу встрепенуться и мгновенно сбросить остатки дремоты, а Дьюара — вспомнить не самое приличное из местных выражений.
Словно подгоняя их, конюшню огласило зычное ржание Гайне и вторящее ему эхо других лошадей, что пробудились ото сна вторжением ночного гостя. Оба мага с места сорвались не медля, так что в дверях едва не столкнулись, но вот их зрению понадобилось чуть больше времени, чтобы привыкнуть к сумраку конюшни — ведь поначалу они как будто никого и не увидели. Виновник всего притаился в уголке, за соломой почти незаметный, и это оказался крошечный бурый зверек размером с ладонь. Глазки-бусинки уставились на вошедших с легким любопытством, остренький носик водил из стороны в сторону, стараясь распознать их запах.
— Да это же мельничная кошка**! — поразился Дьюар, вглядевшись в странное создание. — И она — твой домник?
Акила присел на корточки в нескольких шагах от коня. Тот, как всегда невозмутимый, даже не шелохнулся, только покосился вопросительно.
— Духи могут принимать разные облики и даже вселяться в животных, как в твоего Шиморка, — не оборачиваясь, задумчиво произнес Акила. — Но с этим мы, думаю, поладим.
Травник кивнул на пустую миску из-под молока, которую зверек опустошил, оставив гривы лошадей нетронутыми, а их самих всего лишь разбуженными. Причем двуногие гости в последнем преуспели больше, чем четверолапый.
— Нужно будет сказать хозяину, чтобы не забывал иногда приносить угощение, — с довольным видом подытожил Акила. — Вот и весь секрет дружбы с домовыми духами.
— Или козел, — буркнул Дьюар, проследив, как бурая тень шустро скрывается за лошадиной кормушкой. — Большой вонючий козел: говорят, домники их терпеть не могут.
Акила молча и укоризненно покосился на него.
Комментарий к Глава 3
На всякий случай:
*до́мник — то же, что домовой, дух, охраняющий дом. Дворово́й, соответственно, охраняет двор и скот.
** мельничная кошка — иногда в народе так называли ласку.
========== Глава 4 ==========
Море плескалось и манило, поблескивало серебром и золотом на верхушках волн, дразнило своей таинственной глубиной. Слишком подвижное, оно как будто имело отдельное сознание и волю, которые делали его могущественным живым существом, а не просто стихией. Именно так о нем, кажется, думали моряки — даром, что на борту почти все являлись магами и колдунами.
Дьюар смотрел на очертания острова, с каждым часом все яснее проступающие из утреннего тумана. До боли в глазах, до белых пятен от слепящего солнца, словно все еще не верил, что позволил себя уговорить на это плавание. Он следил, как берег медленно приближается, и все сильнее чувствовал почти забытое, похороненное под корнями старой липы, гнетущее чувство обиды. На фоне Дьюара Аста выглядела просто невозможно счастливой, напоминая его самого почти в таком же возрасте, впервые попавшего на корабль. Все три дня, сколько длилось их плаванье, девчушка не переставала носиться по палубе, путаясь под ногами у моряков. Она заимела привычку останавливаться в нескольких шагах от кого-нибудь и пристально, почти не моргая, наблюдать, что поначалу лишь сбивало их с толку. Один старый боцман, заметив ее настойчивое внимание, не растерялся и с готовностью заговорил — историй из богатого опыта у него оказалось больше, чем селедок в бочке, а посидеть на солнышке с трубкой он любил куда больше, чем трудиться. С тех пор Аста подходила прямо к нему и дергала за полы длинной, заскорузлой от морской соли, куртки и показывала пальцем куда-нибудь в море. Боцман как будто понимал странный язык ее жестов, кивал, затягивался трубкой и начинал неспешно рассказывать.
— Не-ет, это не корабль, всего лишь скалы торчат из воды. Мы называем их Серым Стражем, потому что они как будто охраняют Вассагский остров. Неужели тебя так взволновал тот пиратский город, о котором я упомянул в прошлый раз?
Рассказ ненадолго прерывался, пока моряк делал очередную затяжку, и Аста нетерпеливо топала ногой. Ей не нравился дым, она морщилась и фыркала, но терпела ради интересной истории.