Выбрать главу

— Сколько же им лет? Даже если все три года башня оставалась пустой и книги отсырели, сырость не могла сделать из них это… Разве что, Орден не хотел, чтобы их кто-нибудь читал?

Дьюар покачал головой.

— Я чувствую слабый отклик магии смерти. Орден мог сжечь всю башню, но такое способен сотворить только некромант… Дэрейн сам это сделал. Что ж, узнаю своего наставника.

Он отложил оставшуюся в руках деревянную обложку, тоже изъеденную временем гораздо сильнее, чем могла бы. Очередной промах уязвил разбитыми ожиданиями, а место, которое всегда представлялось в воображении кладезем бесценных знаний, обратилось пустышкой. Казалось невообразимым уничтожить плоды собственного многолетнего труда, но Дэрейну явно было, что скрывать: если хоть малая толика слухов о похищенных крестьянских детях имела под собой правдивое основание, слухов о том могуществе, что приписывали ему и что даже бывшего ученика вгоняли в дрожь, то эти знания лучше не находить никому и никогда.

— Если он успел это сделать… Неужели о приближении орденских ему было заранее известно? — Акила по-своему рассудил молчание и с тем же разочарованием уставился на книги. Он ждал от них, возможно, не меньше, хотя и вряд ли предполагал, что именно мог бы там найти. — В народе говорили, будто он был застигнут врасплох и только потому побежден так скоро… Признаться, крестьяне не высокого мнения об орденских магах.

— Я разделил бы их мнение, не будь знаком с некоторыми отдельными членами… Уверен, Дэрейн действительно знал, что однажды за ним придут, ведь его разногласия с Советом начались еще в ту пору, когда он обучал меня. А может, даже раньше, когда его собственный наставник еще был жив и состоял в том самом Совете, а некроманты свободно вели дела без всякого клейма. Он уничтожил книги только чтобы они не достались ищейкам Ордена, потому что ждал их прихода… Это я провел их той самой тропой, которой мы пришли теперь, и в тот раз нас действительно ждали неприятные ловушки… — На глухо прозвучавшее признание даже чучела смотрели с осуждением.

Дьюар вновь ощутил липкую, холодную, как лягушачья кожа, вину, что преследовала его на всем пути к башне и после. Буравили затылок колючие взгляды орденских ищеек, прекрасно знающих, что Совет под страхом смерти вынудил его отречься от наставника. Они не скрывали своего презрения, наоборот, при каждом случае стремились напомнить о нем, вслух утверждая, что тот, кто предал однажды, попытается предать снова — теперь уже их. Каждый всплеск магии от оставленных Дэрейном “посланий” сопровождался жгучим подозрением, каждый поворот тропы — сердитым шипением и тычками в спину. А хуже всего делало ожидание — ожидание встречи с наставником.

— Он, несомненно, заслужил свой приговор… Даже того, о чем я точно знал, хватило бы с лихвой: он прибегал к таким ритуалам, что требуют безвременной смерти людей, и мог целую деревню оставить на погибель только потому, что некому было заплатить ему достаточную цену за спасение. Он не хотел служить смерти, как любой некромант — он пытался подчинить ее своим целям. Я не желал ему такого конца, но и просто в стороне было уже не остаться. Ведь я знал о его делах больше любого, видел, как он приносил жертвы и кого призывал, даже помогал в подготовке ритуалов. Всего этого более чем достаточно, чтобы разделить участь…

Даже для собственного слуха подобные оправдания звучали ничтожно и жалко. Дьюар не решался поднять взгляд на Акилу и все смотрел на кровь, засохшую бурой кляксой посреди стола когда-то очень давно. Более убедительных слов никак не находилось, но они оказались вдруг и не нужны.

— Так ты был здесь, когда все случилось? — с горьким сожалением спросил Акила. — Видел?..

— Нет. Я струсил. Когда мы были уже совсем рядом и вот-вот должны были встретиться с ним, у меня не хватило духу, и я просто сбежал. Мастер Горан, который командовал ищейками, отпустил меня, чтобы я не путался под ногами.

Мрачное и неласковое болото пуще иного путало дорогу. Когда столкнулись орденские и хозяйствующий здесь некромант, духи словно взбесились. Растеряв всякий покой и порядок, огоньки больше не указывали, куда идти, а наоборот — только сбивали. Дьюар не мог слышать или видеть того, что происходило у башни, но он чувствовал отголоски силы, буйствующей там. Темную, вязкую и мутную силу наставника он узнавал без труда — она походила на зацветшую воду болота, в которой плавает мертвечина. Ей противостояла сухая и жаркая, как огонь на березовых поленьях — не иначе, как вслед за ищейками подоспели боевые огневики, но на сырых болотах их огонь не имел истинной силы, и от того борьба затягивалась.

В городе, в дне пути через болото, его ждал конь и уже составленный маршрут, с которого пришлось сойти из-за настойчивого “приглашения” Совета, ждало продолжение его прерванного путешествия. Но Дьюар медлил, ждал, когда все закончится, наблюдал за тревожно мечущимися духами и сам ощущал те же самые надрывно пульсирующие в груди отголоски чужой боли. Ему не было нужды спрашивать, чем все закончилось — смерть ощущалась ярче, чем когда-либо прежде, словно сама Извечная Госпожа ступила на бренную землю. Гибели ищеек, в большинстве своем обладающих слишком слабым даром, почти не ощущалось в общей какофонии. Потухшие души огневиков оставили черный жирный след, как от едва тлеющих головней, расчертили ауру болота угольными полосами. Смерть некроманта обернулась мощным смерчем, спрутом, раскинувшим щупальца и обращающим в прах все, до чего способен дотянуться, кляксой тьмы, затмевающей белый день…

Он помнил, как сейчас, тот страх. Ослепляющий ужас оказавшегося на дне трясины, паническое желание исчезнуть, спрятаться, как если бы можно было спрятаться от самой Извечной. Оглушающую тишину в ушах, которая воцарилась, когда замолкли все птицы и звери, даже сам ветер стих и перестал шуршать листвой. Оцепенение, что навевало замершее в ожидании болото…

— Когда я решился приблизиться к башне, все уже давно закончилось, остатки орденского отряда ушли, прихватив с собою мертвых. К тому времени я уже год жил сам по себе, практически не поддерживая связи с бывшим наставником, и уж тем более не испытывал к нему нежной привязанности после того, как он со мной обращался в детстве… Но в первые мгновения я пожалел, что пошел на поводу у ордена. Мне сделалось так жутко, что я не смог заставить себя пройти дальше порога, смешно и странно, ведь я даже не знал, чего именно боялся — тут не осталось никого, живого или не-мертвого.

— В страхе нет ничего постыдного. Иногда мне кажется, что если человек ничего не боится, то он скорее глуп, чем храбр.

— После того дня я еще долго боялся всего и вся… Даже эта сова до дрожи напугала меня, когда вылетела навстречу. Она просто не могла двигаться! Не должна была. Любое умертвие нужно непрерывно подпитывать силой и контролировать, оно не способно управлять своим телом без воли создателя… И все же сова двигалась. Двигается до сих пор, как ты знаешь — уже покидая башню, я нашел амулет из ее костей, он позволяет управлять ей, и все же летает она сама… Мне до сих пор не понятно, как это возможно и могло ли быть так, что Дэрейн специально оставил ее, зная, что я вернусь. Иначе не представляю, почему он уничтожил все записи, даже старые книги, по которым я учился, но сохранил столь редкое создание… Может статься, даже единственное в своем роде. Рискнул отдать его в лапы Ордена только потому, что не думал, будто найдется кто-то, способный разобраться в его природе?

— Возможно, он действительно сделал ее для тебя. Ты жил у него с самого детства, и если у него не было родных детей…

Это невинное предположение резко и ярко оживило в памяти и ночи в сыром подвале, и суровые уроки, когда без всяких объяснений зеленый юнец бывал брошен один на один с опасным умертвием или тварью из Загранья, и только то, что он сам усвоил из старых книг, могло его спасти. Поступают ли так с детьми, которых хотя бы немного ценят?

— Дэрейн ненавидел меня. Самая длинная фраза, которую я от него слышал, была о том, что он скормит меня крысам, если я не перестану мешаться под ногами. И сомневаюсь, что это была хоть отчасти шутка.

— Что же, это вполне вписывается в представления о лардхельмском чернокнижнике, которые я знаю. Но каким на самом деле был твой наставник — судить лишь тебе… Однако, ты замечал, как сложно бывает сказать, что любишь кого-то? Признаться в своей ненависти намного легче.