Аста замерла перед ним почти с суеверным благоговением. Было в нем что-то от тех рассказов, которые негромкими, шуршащими голосами передают бабушки по вечерам, вызывая мурашки на коже и пугающие видения в грядущих снах. А существо все сжалось, поникло и, дергая Асту за рукав, показало вниз, туда, где у самых корней по дереву ползли склизкие грибы.
Не суеверный страх мрачных сказок, а почти осязаемый, настоящий исходил от существа, когда оно смотрело на эти наросты. Аста непонимающе нахмурилась, но оно вновь положило руку ей на лоб, и прямо на глазах дерево начало стремительно иссыхать, вянуть, терять ветки, и вот уже могучий ствол рассыпался трухой, оставляя на своем месте лишь воспоминания…
Ей захотелось заплакать — такую глубокую печаль несла в себе эта картина. А существо вновь подергало за рукав, и от него повеяло еще большей тоской, страхом и мольбой. Оно показало неуклюже длинным пальцем сначала на Асту, потом на дерево — и замерло, вытянулось в струнку, чуть подрагивающую от нетерпения.
Меж ними замерло время, замер лес и сделалось небывало тихо. Аста смотрела, как крупный муравей ползет по грибу, а ей вспоминалось видение больного, безжизненно поникшего старого дерева, и по щекам текли слезы. Она почувствовала, как запекло ее глаза, как сделалось горячо в груди — точно так случилось в заброшенной охотничьей избушке, когда злые люди с острова хотели забрать ее с собой. В ушах зашумело так, будто все деревья заговорили разом, сердце заколотилось пойманным зверьком, и Аста зажмурила глаза.
Ее руки дрожали, но угасший огонь в груди не принес той самой выжженной пустыни, она не свалилась без сил и не впала в оцепенение. Ей чудилось тепло солнца на лице, запах полевых трав в носу, и, когда она решилась посмотреть вперед, то свежей и гладкой сделалась кора лесного исполина, точно был он молод и рос на самой благодатной почве, а вовсе не в этом мрачном и пустынном болоте; зазеленела его листва, словно и не близились холода и дожди, раскинулись еще пышнее тонкие ветви. Умылось и воспрянуло дерево, и существо, к нему проводившее, закружилось на месте в радостном танце. И Асту вновь наполнило это чувство, точно она была сосудом, в который собирались чужая радость и чужая печаль. Нечто отзывалось в ней, тянулось к этому существу — то самое, что показывало ей видения о сидящем в глубокой яме человеке, что таилось в ее душе, непонятное даже для нее самой.
Житель леса вновь поманил Асту за собой, но в этот раз указывал лишь на вход пещеры в корнях дерева, скрытый столь удачно, что она не замечала его даже стоя в нескольких шагах. Под завесой из плетей плюща, за густыми ветвями пышного кустарника прятался он, и что-то чудесно-доверчивое было в молчаливом предложении войти. Аста нырнула внутрь. Неглубокая и сухая, пещера по-своему выглядела уютной, но была такой крошечной, что даже Аста утыкалась макушкой в её потолок и потому встала на четвереньки. Сам же хозяин странного домика, казавшийся прежде высоченным и огромным, умудрился съежиться так, что без труда проходил в тесном пространстве. Поначалу полутьма мешала рассмотреть, на что она натыкалась, разворачиваясь посреди пещерки, но вскоре глаза привыкли, и перед Астой предстал такая кипа самых неожиданных предметов, с какой не сравнились бы даже завалы возле опустошенных шкафов в башне — и куда к большому разочарованию ее не подпускали. Здесь вперемешку валялись плетеные из лозы венки, черепки какой-то глиняной посуды, изношенные сапоги, плоские камешки с нарисованными на них символами, птичьи гнезда, старая потемневшая пряжка и даже самый настоящий меч с рыжим от ржавчины лезвием… Из всей этой кучи добра внимание Асты привлекла длинная деревянная шкатулка с кожаной петлей, что впору было бы вешать пояс. Темная от времени, с вырезанным на поверхности шершавым узором из листьев, закрытая на замочек. Что-то лежало внутри и издавало легкий шорох, когда Аста поворачивала или трясла шкатулку, но крышка не желала поддаваться ее усилиям.
Заметив интерес гостьи, житель пещеры закивал и подтолкнул шкатулку к ней, словно предлагая взять. Затем он вновь показал на Асту, и в ее воображении возник образ спящей на земле девочки. Ее самой… Как будто тоже жила она среди леса, одна-одинешенька, и рядом было только это странное существо. И часть ее, очень глубинная, очень странная часть обрадовалась и готова была остаться. Говорить с деревьями, которым не нужны слова, делать, что хочется, идти, куда вздумается… Она вспомнила мягкие руки, пахнущие срезанными травами, которые заплетали ей волосы. Добрую улыбку и смеющиеся глаза. Забавно дергающиеся уши и хмурый, но не злой взгляд напротив… И торопливо замотала головой. Ей захотелось вернуться, и она ухватилась за эти воспоминания – те, что еще не стерлись из памяти окончательно.
Существо не удерживало Асту: она выбралась из пещеры, прижимая к груди свой подарок, и побрела по тропинке. Теперь, когда никто не провожал и не указывал дорогу, она начала оглядываться по сторонам, но совершенно не узнавала местности. Деревья и кусты казались такими одинаковыми, что, куда бы она ни свернула, везде встречало одно и то же. Сначала Аста двигалась бодро, почти вприпрыжку, с интересом рассматривая незнакомые места, но вскоре модные сапожки натерли ногу — и настроение резко начало портиться. Ей просто хотелось домой… По крайней мере, туда, где добрый взрослый позаботился бы о ней и накормил, но вместо башни, заметно возвышающейся над деревьями, выбранная тропинка привела ее к большой воде.
***
— Почему ты не взял свою сову? Мог бы посмотреть сверху… — отдуваясь от бега, посетовал Акила.
— Сквозь деревья? Сомневаюсь, что я увидел бы хоть что-то.
Они сбились со следа. Это стоило признать, но упрямство, а может быть и что-то большее, обоим не давало остановиться. Три пары глаз — живых и мертвых — всматривались в чахлый болотный лес, три взгляда настойчиво скользили меж оголенных ветвей и облетающих листьев на земле. Чем дальше они углублялись в поросль деревьев, тем тише и мрачнее становилось вокруг. Понемногу, робкими шагами начало закрадываться сомнение, могла ли Аста убежать так далеко, не обмануло ли в самом начале направление детских следов. Его еще не высказывали вслух, но оно уже накрывало дурным предчувствием даже Дьюара, смутно узнающего топкую тропу под ногами.
— Дэрейн называл это место сердцем болот… Скверное оно, духи здесь собираются по ночам, случайных путников заводят в трясины.
И в самом деле, солнце еще висело высоко в небе, но прикрывалось пеленой из тонких пепельных туч, и болотные огоньки уже собирались стайками. Тут и там в глубоких лужицах и под заросшими холмиками чувствовались мертвецы — где зверье, а где и люди, заблудшие, да так и не сумевшие выбраться. Серая пелена во взгляде шагавшего чуть поодаль умертвия мешалась со всполохами зеленоватых огней — тех самых неприкаянных душ, но все они томились здесь долгое время, порой настолько долгое, что почти срослись с болотом не только телами, но и душами.
Длинная лента мелькнула на кусту. О том, что она синяя, Дьюар лишь догадался: он заметил ее взглядом своей мертвой куклы, но и без того сразу сделалось понятно, что ни одна городская модница обронить ее не могла. Акила кинулся к находке первым, снял с ветки почти бережно — в глазах читалась неизбывная тревога.
— Мы на верном пути! Скорее же! — воскликнул он, вспугнув зазевавшуюся пичугу.
Редко нарушался покой этого места, а они и вовсе спешили, наугад ломились через кусты, едва успевая проверять дорогу перед собой длинными палками — здесь земля была ненадежной, способной в любой момент предать и обернуться илистой топью. За ними следили бесплотные духи и мелкие живые обитатели болота, замирали и замолкали, ожидая, пока грубо вломившиеся в их вотчину гости исчезнут восвояси или сгинут здесь же. Еще десяток шагов, ладони, разодранные о колючие ветки, — и впереди показался масляный блеск мутной воды, прореженной мелкими кочками.