— Это сын… сын сестры Фимы… ты с ней… у тебя… Его Яша зовут. Я усыновила и…
— Мне неинтересно, можешь не рассказывать о широте и доброте твоей души.
Снова подошел ко мне и ткнул мне в руку стакан.
— Так вот насчет жалости. У тебя ее не было, когда ты тащилась сюда и тащила их за собой. Хотя знаешь, — ухмыльнулся жуткой ухмылкой, которую я никогда не видела по отношению к себе, — хорошо, что ты здесь. Мне нужно пару услуг от моего так называемого братца, и ты мне обеспечишь его сговорчивость, как и дети.
Неужели мне это говорит он, вот с таким ледяным равнодушием… Боже, кто он? Дьявол? К кому я пришла просить?
— Дай мне еду и отпусти меня к детям. Отпусти нас всех… Если ты больше не ты… отпусти нас.
Он расхохотался, и я невольно закрыла уши руками.
— Отпустить сестру Андрея Воронова? Ты сама приплыла ко мне в руки и поможешь сделать его посговорчивей. И будешь молчать о том, кто я такой… иначе я отрежу тебе язык.
Прозвучало с ненавистью и так зловеще, что я не усомнилась в его словах. Это не была угроза, и черные глаза сверлили во мне дыру.
— Не сестру Андрея Воронова… а жену Максима Воронова. Ты забыл, что я все еще не дала тебе развод. Твои дети носят твою фамилию. Мы все Вороновы, такие же, как и ты. Твоя кровь и плоть. Максиииим. Сжалься. Я пришла к тебе умолять. Пусть ты вычеркнул меня, пусть совсем обезумел от смерти и крови, но вспомни о дочке. Нашей дочке. Твоей.
Он вдруг резко развернулся ко мне.
— Я не Воронов. У меня не было фамилии никогда, и никто из вас не знает, кто я на самом деле. Поэтому насрать на развод. И на тебя. Ты мне никто. И всегда была никем.
И ни слова о детях. Бьет наотмашь каждой фразой… пусть бы бил словами и о них… но он избегает даже упоминать. Как будто именно это он не слышит или не хочет слышать.
Максим залпом осушил стакан с водой и швырнул его о стену. Осколки стекла символично засверкали на полу. Вот так он разбил и нашу любовь… нет не сейчас… а когда отказался от нас и добровольно решил избавиться от всех воспоминаний. Я бросилась к нему и вцепилась в рукав куртки.
— Посмотри на меня, Максиииим. Что ты делаешь? Где ты? Я не вижу тебя… Кто это… кто передо мной сейчас? Где ты дел Максима, которого я так безумно любила?
— Любила? — усмехнулся с оскалом, не весело, а страшно, зло. — Пох*й. Поняла? Мне плевать. На тебя, на сраную любовь, на всякую ху***ту, которую ты там себе придумала и пытаешься меня ею "лечить". Я никогда и никого не любил и любить не умею. И ты конченая дура, если думала, что когда-то было иначе.
Выдернул руку и грубо оттолкнул меня от себя… Я бы зарыдала сейчас, взвыла бы, но не смогла произнести ничего, кроме ужасающе хриплого:
— Тебя убьют здесь… ты это понимаешь? Ты… ты ведь умрешь здесь, Максим. Или ваши, или наши… убьют.
Прошептала я, чувствуя, как по щекам катятся слезы. Боже, неужели я все еще его жалею? Неужели я в самом деле так дико боюсь, что он погибнет…
— Ты, кажется, пришла сюда умолять дать еды твоим детям? Так давай начинай… без прелюдий, слюней и соплей. Удиви меня. Сделай что-то, чего я еще не видел от тебя. Побейся головой о стены, разорви на себе одежду, расцарапай грудь, — он смотрел на меня диким остекленевшим взглядом и жутко улыбался, — а вдруг она проснется… моя жалость, и я отправлю тебя нахрен с парочкой сэндвичей. Рискни.
И мне стало по-настоящему жутко… я действительно больше не видела перед собой Максима. Передо мной стоял Аслан Шамхадов… и мне вдруг показалось, что на самом деле так было всегда.
— Ты. Ничего в тебе нет человеческого? Ты все это занюхал кокаином или чем ты заглушаешь угрызения совести? — меня начало трясти, словно от холода, зубы стучат, и в висках холод стынет. — Мы жили вместе, спали в одной постели. Я любила тебя любым, принимала любым и готова была простить что угодно за то, чтобы наше дыхание оставалось одним на двоих… Ты хочешь сказать, что все это ложь? Почему ты рвешь меня на части, Ма?.. — и осеклась, не назвав по имени.
— Дыхание? Углекислый газ, ты хотела сказать? Все, что ты делала, было по доброй воле, и чтоб вырваться из той нищеты, которая светила детдомовке без гроша за душой. Тебе маячило лишь две дороги — или на панель, или за решетку за воровство. Но ты оказалась умной девочкой и решила, что лучше трахаться и сосать у одного, и заиметь миллионы. Думала, схватила черта за бороду, и твои сладкие дырки медом намазаны? Поверь, они самые обыкновенные, как и у тысячи других баб. Или ты считала, что привяжешь меня к своей юбке дочерью? Решила, что я теперь весь целиком и полностью твой? Ничто не сможет удержать меня, Дарина. Ничто и никто. Ни ты, ни твой ребенок, ни братец так называемый. НИКТО. Мне насрать. Если ты в это не веришь, то у тебя большая проблема, так как и на это мне тоже насрать.