— Хабардар! Берегись! — а потом тихо, почти не разжимая губ процедил: — Гундал.
В мгновение ока мы превратились в восемь застывших изваяний. Непонятная зловещая и таинственная опасность нависла над каждым из нас. В голове возникали тысячи догадок. Гундал. Что это может означать? Но прежде чем я успел до чего-либо додуматься, худенький молодой поручик внезапно сорвался со стула. Он сделал несколько движений, напоминая боксера в момент обороны; его слегка расставленные ноги напряглись, словно две пружины. Он прыгал то вперед, то назад, то в сторону… Мне казалось, что я наблюдаю какой-то дьявольский танец. Все присутствующие замерли на своих местах. Слышно было лишь тяжелое, учащенное дыхание.
В висках у меня пульсировала кровь. Огромным усилием воли я заставлял себя не двигаться и с недоумением смотрел на поднятую ложку, которая стала дрожать у меня в руке. Зернышки риса падали на несвежую скатерть…
Маленький поручик продолжал свой страшный танец.
В тот момент, когда мне уже казалось, что я больше не вынесу напряжения, поручик остановился и тихо сказал:
— Конец!
Все повскакали с мест. Полковник обнял поручика. Офицеры целовали его, а потом образовали круг около выхода, внимательно куда-то всматриваясь.
Майор взял меня за плечо, довольно бесцеремонно отстранил одного из присутствующих и указал рукой на нечто желто-зеленое, распластанное на земляном полу палатки:
— Это и есть гундал, инженер-саиб. Ужасная гадость. Укусит — сразу конец, спасения не жди.
Толстые, мохнатые ноги огромного раздавленного паука еще конвульсивно вздрагивали. Его туловище было величиной с большое голубиное яйцо. Ладонь с расставленными пальцами едва могла бы прикрыть гигантское насекомое. Меня передернуло. В этом создании было что-то грозное и вместе с тем омерзительное — я не имел никакого желания рассматривать его вблизи. Офицеры тоже не приближались к гундалу.
— Вот она, смерть, инженер-саиб! — тихо сказал плотный, плешивый капитан.
За чаем началась оживленная беседа. Полковник рассказывал историю о том, как кто-то из его знакомых эксперимента ради поместил в одном ящике черную кобру, огромного скорпиона и гундала. Первым сдох скорпион, потом кобра. Автор же эксперимента едва не заплатил жизнью за свою любознательность, ибо оставшийся в живых паук прыгнул на него в тот момент, когда он открывал ящик. Спасла его чистая случайность: захлопнувшаяся буквально в последнее мгновение крышка раздавила мохнатое чудище.
После чая я попрощался со всеми более сердечно, но и более поспешно, чем обычно. Особенно крепко пожал руку молодому поручику.
У палатки уже стоял Раим и, глядя на раздавленного гундала, не переставая повторял:
— Ужасно! Ужасно!
— У-у! — завыл ординарец полковника и выскочил из палатки.
Белые шаровары Раима в миг превратились в мелькающие флажки. Не успел он добежать до машины, как раздался взрыв хохота. Офицеры, еще недавно бледные от переживаний, теперь корчились в приступе смеха. Раскачивались, как пьяные, били в ладоши и хохотали от души.
ЛЮБОВЬ ПО-МЕСТНОМУ
Нас теперь было трое: ко мне и Зыгмунту присоединился инженер Конрад Якубовский, высокий, хорошо сложенный мужчина.
Сразу после работы мы отправлялись в багланский бассейн. Вечерами, после ужина, встречались с друзьями в центральном сквере. Этому покровительствовал директор фабрики, полный, молчаливый, весьма корректный узбек. Он славился как человек состоятельный. Имел большие земельные наделы и скот. Свои обязанности директора он исполнял скорее ради престижа, а не заработка, который играл незначительную роль в его бюджете.
В наших встречах принимали участие все находящиеся в Баглане иностранцы, разместившиеся в гостиницах и в принадлежащих фабрике дачных домиках. А именно: два важных, бородатых индийца с женами, японская пара, мистер Лонги, три семьи немцев и супруги Гумель.
Ни о ком из них я не мог бы рассказать подробно. Порой мне снилась полудетская улыбка японки, хорошенькой миниатюрной женщины с идеально гладкой кожей и очень милыми манерами. Выглядела она шестнадцатилетней, в то время как ей было, по-видимому, уже сорок. Муж ее, некрасивый, маленького роста японец, некогда большой мастер дзю-до, выполнял функции ветеринара — при фабрике разводили тутового шелкопряда. Помимо этого он осуществлял надзор за инвентарем принадлежащих фабрике земельных хозяйств и пил как сапожник.
Индийцы были как индийцы. Спокойные, никому не причиняющие вреда, с неизменной улыбкой на лице. Работали они, как и Лонги, в учреждении, занимавшемся ирригацией.
Наиболее любопытной была чета Гумелей. Она — венгерка, он же и сам как следует не знал, выдавать ли себя за немца, австрийца, чеха или венгра. Еще до первой мировой войны жил и работал в разных частях Австро-Венгрии. В начале межвоенного периода женился на дочери своего коллеги и несколько лет прожил с ней в Турции. Во время второй мировой войны супруги возвратились в Венгрию, а потом вновь отправились бродить по свету. Наконец они высадились в Афганистане, оставив по дороге дочь в Англии, а сына в Канаде. Хлопотали поочередно о получении венгерского, австрийского и наконец немецкого гражданства — никто, однако, не хотел их принять.
Дома супруги говорили по-венгерски, хотя в результате семилетнего пребывания в Баглане оба довольно свободно владели языком дари. Они дружили с семьей директора фабрики. Единственный сын директора, шестилетний Хумайюн, со дня рождения практически воспитывался у Гумелей. У них он ел, спал, учился. Они заботились о нем, как о собственном ребенке. Калитка, ведущая из сада директора в сад венгров, никогда не закрывалась. Особенно близкие отношения связывали женщин. Преградой на пути официальной дружбы мужчин была лишь разница в их служебном положении.
Хумайюн, темнокожий малыш с жесткими, торчащими во все стороны волосами, жил на два дома. Проказничал и там и здесь и ссорился с сестрами не меньше, чем его ровесники у нас в Польше.
Мне часто приходилось делать над собой усилие, чтобы не рассмеяться, слыша, как Гумель отчитывает своего воспитанника. При этом выражение лица воспитателя было таким потешным, что если бы мальчик не опускал глаз, как того требовало приличие, то нотации Гумеля вообще не имели бы никакого смысла.
В каттаганский период жизни самыми любимыми нашими развлечениями были посещения мудира Абдул-хана. Конрад и Зыгмунт ограничивались случайными визитами, я же был частым гостем в чистой просторной гостиной виллы за базаром. Поводов для посещений находилось достаточно. Во-первых, Экбаль был приятелем мудира. Во-вторых, время от времени я обнаруживал у себя какие-нибудь доставленные мудиром горячительные напитки. В-третьих, мы вообще нравились друг другу. В-четвертых, оба любили играть в шахматы. К тому времени я достаточно освоил язык дари, и это позволяло нам обходиться без помощи переводчика. Я понимал даже древние легенды, которые мастерски рассказывал Абдул-хан.
Часто по поручению мудира его камердинер Якуб ждал моего возвращения с работы, забирал меня прямо из гостиницы или от Гумелей. Сопровождал меня обычно Саид. Противник какцх бы то ни было служебных поездок, Саид в то же время обожал всякого рода мероприятия, связанные с каким-нибудь угощением.
С самого начала у меня создалось впечатление, что нашего директора и переводчика разделяли религиозные убеждения, ведь Саид был шиитом, а Абдул-хан причислял себя к правоверным суннитам[12].
Хозяйки, которых я никогда не видел в глаза, продемонстрировали мне все разнообразие местной кухни. Я не сумел бы назвать и половины тех яств, которые были предложены моему вниманию. Кроме классических национальных блюд я пробовал пироги со шпинатом, картофель, тушенный со сливами, всевозможные острые соусы с инжиром и изюмом, тефтели, жаренные на решетке, и множество прочих кулинарных чудес.
Плов — основное блюдо на территории от Индии до самого Средиземного моря; правда, у некоторых народов он называется иначе. Пропитанный жиром рис варится в бараньем бульоне с добавлением кореньев и шафрана, что придает блюду интенсивный желтый цвет. Плов бывает также белого цвета — без шафрана. Иногда его готовят с изюмом и подают с гарниром из нарезанной тонкими ломтиками поджаренной моркови.
12
Суннизм и шиизм — два основных течения в исламе, расходящихся по некоторым существенным пунктам вероучения, а также в вопросах отправления религиозных обрядов и культа. Около 85 % мусульман Афганистана — приверженцы суннизма. —