К вечеру караван подошел к краю пустыни, к тому самому месту, где тропинка, ведущая из селения, соединялась с караванной дорогой.
Старый купец был очень болен. Он позвал к себе Хади и заговорил тихим, прерывающимся голосом:
— Здесь я встретил тебя. Это было большое счастье для старика, который всегда желал иметь сына. Я хотел бы подольше пробыть в Гулистане, одарить твоих близких, порадоваться твоей радостью. Но я совсем слаб, а моя смерть вдали от дома была бы большим ударом для тех, кто меня ждет. Я не могу задерживаться ни на минуту.
Слезы стояли в глазах Хади, и он ответил:
— Редко случается, чтобы молодой человек встретил старого и полюбил его, как отца. Твоя воля — это моя воля.
Купец в волнении положил руки на склоненную голову юноши.
— Много людей в караване, с которыми я путешествую почти всю жизнь, но никогда никто не возбуждал во мне таких чувств, как ты. Едем со мной. Ты молод. Возвращение из Индии в Хорасан будет для тебя легким. Не покидай меня в тяжелые, может быть, последние минуты жизни.
В селении Бибо и родители ждали Хади, вглядываясь в темноту, прислушиваясь к шагам, а караван тем временем уже удалялся от Гулистана. Погруженный в глубокую печаль, Хади был спокоен. Пройдя через великое испытание в жизни, он чувствовал себя теперь настоящим мужчиной. Милосердие и благодарность — обязанности человека, личное счастье — награда.
Караван дошел до Индии.
И бедняки, и богачи — все высыпали на улицы, чтобы приветствовать возвратившихся. Но радость была преждевременной — старый купец умирал. Со слезами счастья на глазах он смотрел на дочь и на жену, а потом приказал позвать молодого гулистанца.
Когда тот вошел, он взял его за руку и отчетливо, хотя и с большим трудом, произнес:
— Хади, вот моя жена, а вот единственная дочь. Я оставляю их на тебя.
Старец улыбнулся, как будто великую тяжесть сняли с его сердца, и навсегда закрыл глаза.
Хади хотел было вернуться в родное селение, но не тут-то было. Вдова купца считала его своим сыном и наследником имущества. Ее дочь, влюбившаяся в юношу с первого взгляда, впала в глубокое отчаяние.
Когда пришел час расставания, прекрасная индианка так плакала, что Хади поклялся ей вернуться весной вместе с Бибо. Дочь купца обещала быть для Бибо сестрой и держаться в стороне; она дала ему красивое ожерелье для невесты.
Там, где царит любовь, нет места зависти.
Хади двинулся в Хорасан. Мысль о Бибо пьянила его. Любовь несла его как на крыльях. К полуночи он добрался до Диларама. Ярко светила луна. Хади подумал, что нет смысла появляться в Гулистане среди ночи, лег прямо на траву и тут же уснул, измученный долгим путешествием.
Проснулся он от боли в руке и увидел рядом с собой большую черную змею. Хади хотел было влезть на коня, но смертельный укус отнял у него силы… Он сполз на землю…
Утром случайный прохожий увидел труп и принес в Гулистан весть о смерти юноши.
Сбежались жители селения, Бибо бросилась на холодную грудь любимого, и тут жизнь ее оборвалась. Разъединили только тела, души же навсегда остались вместе. Хади и Бибо похоронили рядом. Их могилы стали местом паломничества для молодых людей. Считалось, что здесь исполняются все желания влюбленных.
Первой, чье желание на священном месте было исполнено, оказалась дочь купца. Не в состоянии вынести разлуки с Хади, почти обезумевшая от горя, она отправилась в Гулистан и, узнав страшную весть, пожелала себе смерти… И по сей день на берегу Диларама возвышается надгробие, на котором высечено ее имя».
Когда мудир закончил свой рассказ, воцарилась тишина. Сентиментальный и достаточно наивный, на наш взгляд, сюжет взволновал слушателей. Лишь по прошествии некоторого времени разговор возобновился. Странно, что весьма сомнительные факты здесь воспринимались без всякого недоверия, а совершенно естественные, напротив, — скептически. Никого, например, не удивило, что Хади ушел из селения, не предупредив отца или мать. Отец, разумеется, запретил бы ему сделать это, а приказ отца — священ.
Я спросил, не мог ли юноша все же завернуть в родное селение, когда караван находился неподалеку, а потом догнать купца. Мне объяснили, что он не мог так поступить. Во-первых, он оказался бы во власти отца, который запретил бы ему следовать с караваном дальше. Во-вторых, даже если бы он и получил такое разрешение, то не обошлось бы без длительного празднества. Попытки избежать исполнения семейных и приятельских обязанностей расценивались как смертельная обида.
Саид долго и путано объяснял мне, почему Хади отказался от дочери купца. В конце концов у меня создалось впечатление, что проблема заключалась лишь в том, кому из девушек быть первой женой. Обещание дочери купца относиться к Бибо как к сестре воспринималось слушателями совершенно естественно. Всем было понятно, что он не стал бы обращаться с ней как с сестрой.
В Афганистане, приветствуя, полагается спрашивать о здоровье, о сыне, о делах, о доме и о многом другом, но вопрос о жене был бы воспринят как оскорбление. Это глубоко интимная сторона жизни.
— Отчего же Бибо обидели слова Хади и почему в делах любви решающее слово принадлежит отцу? — наивно спросил я.
В разговор вмешался пожилой седеющий человек.
— Что непонятно этому господину? — спросил он у Саида. — Разве у них, в далекой Польше, дело обстоит иначе? Разве дети появляются там на свет без участия родителей? А дочери выходят замуж за тех, кто им нравится? В таком случае они безбожники.
Вместо ответа на мой вопрос мне рассказали такую историю. Директор гостиницы в Кундузе (я знал его — такой угрюмый, замкнутый господин) стал объектом издевательства всего города. Вопрос о свадьбе его дочери был уже улажен, когда она полюбила купца из Кандагара. Молодые люди тайком уехали в Кабул и там вступили в брак. Опозоренный отец написал дочери письмо с просьбой приехать за отцовским благословением. Когда молодожены приехали, отец заперся с дочерью в комнате. Вскоре он вышел и сказал непризнанному зятю, что тот может забрать свою жену. Войдя в комнату, муж обнаружил там труп жены с перерезанным горлом. Директора арестовали, но через неделю освободили. Закон оказался на его стороне.
После этого я всецело уверовал в правоту Бибо!
НАВОДНЕНИЕ
Я просыпаюсь в какой-то темной каморке. Лучи солнца едва проникают сюда сквозь щели между досками. Делаю попытку сориентироваться в обстановке.
Я лежу на чарпай, на каких-то ковриках. Постель находится посредине захламленного мрачного помещения. У стен — всевозможные орудия труда, седла, посуда. Постепенно припоминаю, что я в придорожной чайхане на пути из Баглана в Кабул. Раим оставил меня здесь после запоздалого ужина.
Смотрю на часы и вскакиваю. Черт бы побрал этого Раима! Ведь он клятвенно заверял меня, что чуть свет мы тронемся дальше. Только поэтому я и согласился заночевать в этой дыре. Из стоящего в углу глиняного кувшина плеснул себе на руки, обмыл лицо и через «зал» вышел на улицу.
Раим сидел в тени на ковре, пил чай и что-то рассказывал обступившим его шоферам. Как только я подошел, все сразу же разошлись по сторонам.
— Раим! — крикнул я, показывая на часы. — Что же это такое, черт возьми! Ведь уже шесть!
Раим улыбался. Вид у него был такой, словно он только что рассказал удачный анекдот.
— Садитесь, после завтрака у вас еще будет время отчитать бедного Раима.
Делать было нечего, с трудом сдерживая свое раздражение, я сел и вслед за мной присутствующие опустились на ковер. И тут Раим уже совершенно серьезно сказал:
— Дорога перекрыта. Дальше ехать нельзя.
Я даже подскочил.
— Как — перекрыта?! Кто и зачем ее перекрыл? С ума можно сойти!
Раим поднял руки вверх, втянул голову в плечи и трагическим шепотом произнес:
— Наводнение, инженер-саиб! Можете сами убедиться.
Я посмотрел в указанном направлении. Действительно, у чайханы и на дороге скопилось около сотни машин: легковые автомобили, автобусы, грузовики…