Прометей писал Икару. И победитель космоса был потрясен силой духа и воли этого человека.
«Какие же сильные люди живут на земле», — сказал Юрий Алексеевич.
Сказал Гагарин!..
ФРАНЦУЗСКИЕ ВСТРЕЧИ
Марсельеза
Осенью 1944 года наши войска освободили военнопленных, заключенных в одном из концлагерей Восточной Пруссии. Это были преимущественно французы, взятые в плен еще на Марне в 1940 году. Изможденные, но оживленные и радостные лица. Самая разностильная, изрядно потрепанная одежда. И… сохранившиеся почти у всех традиционные береты. Здесь были жители разных городов Франции. Парижане и руанцы. Бургундцы и гасконцы, бретонцы и марсельцы. Один из них, молодой, черноглазый, с очень худым лицом и топкими обескровленными губами, немного говорил по-русски. Андрэ Дютур. Парижанин, музыкант. Скрипач. Перед войной он побывал в России: в Одессе и Севастополе. Здесь, в лагере, он был землекопом на самых тяжелых работах. Он пытался бежать и был наказан. Он не мечтал уже вернуться на родину. Да и сумеет ли он теперь своими огрубевшими руками опять взять смычок? Впрочем, и это не так уж важно. Главное — жизнь. Свобода. У него в Париже были жена и двое детей. Были… Пять лет он не имел никакой весточки с родины. У меня не было времени долго разговаривать с французами. Но в моей полевой сумке случайно оказалась недавно полученная из Москвы тоненькая книжка стихов Арагона, изданная в Алжире, и я прочел французам на их родном языке замечательные стихи, написанные поэтом в подполье:
Надо было видеть, как горели их глаза. А потом Андрэ Дютур сорвал берет с головы и запел очень высоким, ломающимся голосом.
И мы все подхватили знакомый мотив песни, созданной полтора века назад в боях за свободу.
…После войны я рассказал об этом эпизоде Арагону. А он, оказывается, уже слышал об этом. На одном парижском вечере, где исполнялись стихи поэтов Сопротивления, к нему подошел бывший заключенный и взволнованно поведал, как впервые услышал эти стихи от советских офицеров, освободивших лагерь.
А еще через пятнадцать лет я стоял в Париже у Триумфальной арки. Только что на площади Согласия мне повстречалась машина, в которой удобно, по-хозяйски развалившись, восседал генерал Шпейдель… Это не укладывалось в сознании. Казалось непостижимым: на фронтоне Триумфальной арки прекрасный рюдовский барельеф: «Марсельеза». Вдохновенная женщина, ведущая в бой солдат… Суровых, бородатых, опаленных порохом солдат, точно сошедших со страниц барбюсовского «Огня»… А внизу у арки вечный огонь на могиле Неизвестного солдата. И — генерал Шпейдель. Палач Парижа. В памяти возникали гневные слова Элюара: «Нет, не будет в мире спасенья, доколе мы будем прощать палачам…»
…В этот день во Дворце спорта выступал наш Краснознаменный ансамбль песни и пляски.
Огромный круглый зал дворца был переполнен. Вглядевшись, можно было узнать знакомые лица: Морис Торез, Жанетта Вермерш, Арагон и Эльза Триоле, звезды экрана, министры и писатели. Здесь был весь Париж. На сцену вышли советские музыканты, певцы и танцоры. Некоторые французы еще помнили, как двадцать три года назад в Париже выступал ансамбль под руководством профессора Александра Васильевича Александрова. Сейчас дирижировал его сын Борис.
Оркестр и хор исполнили «Марсельезу». Это был не только французский государственный гимн. Это была песня Свободы, сочиненная полтораста лет назад Руже де Лиллем. Песня, с которой молодая армия французской революции шла в бой с интервентами за родину и свободу.
Эта песня пелась в подполье. Иногда шепотом. Ее вернули Парижу советские воины — певцы и музыканты, и она находила отзвук в сердцах парижан.
А потом было много народных песен: русских и украинских. И когда Евгений Беляев запел «Калинку» и десятки танцоров закружились в вихре бешеных плясок, казалось, ритм этих плясок пронизывает весь зал и… зал сейчас поддержит этих неуемных советских юношей в армейской форме.