Он замолчал, задумался. Потом, вне всякой видимой связи с предыдущим, воскликнул:
— Женщина — инженер!.. Подумать только… Инженер!..
Поздним вечером нас провожала вся семья Фернандо. Над Неаполитанским заливом висела круглая, добродушная луна. Откуда-то доносились звуки серенад. На набережной стояли подзорные трубы, в которые можно было увидеть все звезды, если только бросить в щель автомата пятьдесят лир.
Фернандо зарабатывал только двести лир в день, и его дети никогда не смотрели в подзорную трубу. Мы устроили для них этот праздник, и они были счастливы. Маленький Пальмиро хотел совсем забрать трубу себе, но это было вне пределов нашей возможности и наших капиталов. В конце концов, звезды можно хорошо видеть и без подзорной трубы.
— Ты спрашивал, — сказал мне, прощаясь, Фернандо, — стал ли Джузеппе генералом? Нет, он не стал генералом. Но мой маленький, мой Пальмиро, еще будет генералом. Поверь мне, Алессандро. И приезжай еще раз.
Он замолчал, остановился и вынул из кармана своего комбинезона (в его старом, заплатанном синем комбинезоне по меньшей мере дюжина всяких карманов) куклу Пьеро.
— Вот, Алессандро, — сказал он мне торжественно, точно произносил речь со своего помоста, — передай привет моему старому другу Пьетрюшке. Я не имею возможности навестить его. Так пусть этот маленький Пьеро поедет к нему послом от всей нашей семьи. И ты иногда посмотришь на этого Пьеро и вспомнишь о том, что у тебя в Неаполе есть хороший друг Фернандо, и расскажешь своим товарищам обо мне и о моей Аните, и о Джузеппе, и о маленьком Пальмиро, самом маленьком в знатном роде кукольника Паскуалини. Ну что, Алессандро, — закончил он немного дрогнувшим голосом, — разве я не умею красиво говорить?
Пепел Клааса
Это было в Антверпене. Мы бродили по старому фламандскому городу и говорили о Тиле Уленшпигеле. Я вспомнил любимые строчки Багрицкого и прочел их в одном из переулков к удивлению антверпенских прохожих:
К сожалению, никто из антверпенцев не знал имени не только Багрицкого, но и Шарля де Костера. А наши попытки выяснить их отношение к подвигам древних гезов и пеплу Клааса кончились безрезультатно, вызвав только настороженное внимание бравого усатого полицейского в каске.
Нет… видимо, пепел Клааса не стучал больше в сердце мирных бюргеров Антверпена, старого города Анвера.
Только вчера мы были в Брюсселе. На подступах к бельгийской столице у бывшего лагеря смерти Брендонг нас встретил огромный чугунный монумент — человек, сбросивший цепи, встающий с колен, в неудержимом порыве устремился вперед, к свободе.
…Город дышал воздухом истории. Соборы. Музеи. Древние седые дома. Белое. Черное. Тускло-золотое. И современность врывалась в эту старину. И памятники перекликались через века на площадях старого города.
XVI век. Национальные герои Эгмонт и Горн. Суровые, величественные лица.
Бронза, серебро, золото Собора святой Гудулы и Королевского дворца. Совсем недавно король Бодуэн торжественно ввел сюда новую бельгийскую королеву Фабиолу, принцессу испанской крови, ревностную католичку, приятельницу самого каудильо Франко. Десятки королей и принцев сопровождали парадный кортеж… Бриллианты. Жемчуга. Золотые диадемы. Это было в дни, когда потоки крови лились в Конго, в бывших владениях короля Леопольда, прадеда молодоженов. В свадебный маршрут не входили шахты Боринажа, где голодали тысячи бастующих шахтеров. Свадебный кортеж, не останавливаясь, проехал мимо памятников борцам Сопротивления. В королевский маршрут не входила и небольшая старинная площадь, на которой высился небогатый дом с облупившейся штукатуркой. Сто четырнадцать лет тому назад здесь жил гражданин Карл Маркс. Здесь он закончил Манифест, открывший новую эру в истории человечества, здесь были и написаны слова, прогремевшие на весь мир.