Заснула всего лишь на часок-другой. Чернов решил не мотаться больше этой ночью по позициям полка, а заменить ее, потому что понял: на второй сотне раненых солдат она просто свалится с ног. Для нее — это первая ночь.
С утра начался шквальный огонь. Санитары, ночью сооружавшие блиндажи, направились на передовую. Шмакова снова принимала раненых, обрабатывала их и отправляла к переправе, на левый берег. Чернов заканчивал крыть крыши блиндажа. Медпункт переместился в укрытие. Было оно сделано наспех, из случайных досок. Но все-таки это было укрытие.
Раненые прибывали целыми партиями. Одна за другой. Без интервалов. Тамара понимала: в нескольких сотнях метров от нее грохочет бой. И неизвестно, что будет через несколько дней и даже часов… Пришла весть, что в районе Дома специалистов немцы пробиваются к Волге, стремятся перерезать плацдарм надвое.
Она работала молча, сосредоточенно, не произнося ни слова. Ее фронт был здесь. И поэтому она должна делать свое дело твердо, без паники. Потому что она первая, кто решает будущее раненого бойца: останется он жить или больше никогда не вернется в строй. Потом он попадет в тыловой госпиталь, и уже там люди в белых халатах будут не спать ночами, чтобы вернуть человеку жизнь, а Родине — солдата. Но в первую схватку со смертью вступает она. И это тоже бой. Настоящий, требующий нечеловеческих усилий и воли. Немцы бомбили переправу. Кипела не только вода, но и прибрежный песок. Бомбы рвались у самых блиндажей, куда тянулась длинная цепочка раненых.
«Только бы не упасть, только бы хватило сил», — думала военврач Шмакова. Пальцы рук немели. А поток раненых не убывал. На носилках принесли артиллериста с перебитой рукой. Он потерял много крови, был бледен. Казалось, жизнь оставила его давно. Надо было принимать срочные меры. Надо было с кем-нибудь посоветоваться. Но капитана Чернова не было в блиндаже. Он окопался в окопе, установил противотанковое ружье, задрав его кверху, и стрелял по немецким самолетам. Они издевательски низко спускались над катерами, баржами, лодками, принимавшими на борт раненых солдат и ополченцев.
Жизнь артиллериста была на волоске. Нужно ампутировать руку. Иначе гангрена и тогда — смерть. Никаких условий. А главное — опыта. Но она решается. Потому что, если солдата и доставят в госпиталь, будет уже поздно. Потом в дыму и грохоте боев она сделает еще не одну ампутацию и спасет не одну человеческую жизнь. Но эта, первая, запомнится надолго, как первый жизненный экзамен, как испытание на прочность, выносливость и стойкость.
Шел поток раненых, а Шмакова работала, не проронив ни слова. Скулы ее были сжаты, а нервы натянуты, как струны в большой мороз.
Наверное, она могла бы не выдержать. Потому что всему бывает предел. Перегрузки на прочность тоже вкладываются в нормативы. Здесь нормативов не было. Просто она видела людей, видела их глаза. И читала в них святую ненависть к врагу и надежду и веру в то правое дело, которое они отстаивали своей жизнью. И она знала, что нужно окаменеть еще на сто дней, на двести, а если потребуется, на годы, чтоб не уйти отсюда. Потому что дальше идти некуда. Потому что здесь фашистскому зверю должен быть сломлен хребет. А иначе погибнет все самое светлое, что сделали на земле люди, погибнет ее мечта. Мечта ее юности. Ведь ей еще так мало лет. Всего двадцать три… И жизнь только начинается.
В сентябре полк перекинули к Мамаеву кургану. Положение оставалось сложным. Враг бросил на штурм города огромную технику и сотни дивизий, вооруженных с головы до ног.
Более двадцати суток пылает город. А армады бомбардировщиков круг за кругом штурмуют и бомбят позиции защитников волжской твердыни. Сотни самолетов каждый день сбрасывают свой смертоносный груз на окопавшихся солдат, на полки, подвинувшиеся к Мамаеву кургану, занятому немецкими войсками.
По нескольку раз в день дивизия Батюка, в которой служит Тамара Шмакова, пытается овладеть высотой.
Медсанрота полка — у подножия кургана. В сутки приходится обрабатывать до трехсот раненых. Уже нет полкового врача Василия Чернова. Он погиб от разорвавшейся бомбы, защищая блиндаж противотанковым ружьем. Это случилось на глазах у Тамары. Он пытался сбить хоть один самолет. Они давно приметили его, немецкие асы. Им легко было сверху воевать с этой одинокой огневой точкой, с этим, как им казалось, обезумевшим наводчиком, охраняющим раненых солдат не только бронебойными патронами, но и невиданной душевной дерзостью. Им было видно сверху и его лицо, и глаза, и широко открытый рот. Они только не слышали, что он кричал им. Они догадывались, о чем он кричал им! Удар разорвавшейся бомбы был точным. Толстый слой обрушившейся земли похоронил капитана. Старшим полковым врачом назначили Тамару Шмакову. Теперь она отвечала за медицинскую службу полка. Она знала, что ей трудно будет заменить Чернова, который умел не только организовать работу в батальонах и обрабатывать раненых, но и, если надо, — биться в схватке с врагом. Силы временами оставляли ее. Кромешный ад Мамаева кургана было трудно перенести. Она видела, как не выдерживали мужчины.