Не доходя ярдов пятидесяти до берега, он улёгся в ложбинке. Всё ещё спало, проснулись только кролики, пчелы и птицы. Тони лежал на спине, посматривая на траву, кусты и синее утреннее небо, слегка подёрнутое облачным руном. Из ложбинки было мало что видно, и, может быть, именно поэтому Тони казалось, что здесь, рядом с ним — вся Англия. У его руки дикая пчела погружала хоботок в чашечку цветка; земля источала благоухание, слабое, как аромат гирлянды маргариток, — это пахла удивительно свежая сочная зелёная трава. «Величие, достоинство и мир!» Какая пьеса! Тогда эти слова взволновали его. А публика смеялась. Клер тоже смеялась. «Сентиментально! — сказала она. — Ни в одной стране нет и не будет величия, достоинства и мира». Вероятно, нет; конечно, нет: любая страна, даже его собственная, — это смесь прекрасного и чудовищного, расплывчатое обобщение, воспевая которое драматурги впадают в преувеличения, а журналисты устраивают шумиху. И тем не менее на свете нет второго такого местечка, такой яркой и пахучей травы, такого чуть уловимого благоухания, мягко подёрнутого облачками неба и пения птиц, — второго такого древнего и вместе с тем молодого края. Пусть люди смеются — он не может. Уехать от такой травы? Он вспомнил, с каким трепетом снова увидел английскую траву полгода тому назад. Бросить работу, раньше чем она начнётся, свалить её на Масхема, который так тепло отнёсся к нему!.. Тони перевернулся на живот и прижался щекой к траве. Так запах был ещё слышней — не сладкий и не горький, но свежий, бодрящий, родной, запах, знакомый с младенческих лет, запах Англии! Скорей бы привозили маток, скорей бы приняться за дело! Крум сел и прислушался. Ни поездов, ни автомобилей, ни самолётов, ни людей, ни четвероногих — только вдалеке чуть слышное пение птиц, бесконечная, вьющаяся над травой мелодия. Что ж, словами делу не поможешь. Раз тебе чего-то не дано, — значит, не дано!
XXXVI
Не успела Динни уйти, как Эдриен сделал обычное в таких случаях открытие, поняв, что взял на себя нелёгкую задачу. Как заставить королевского адвоката проговориться? Как? Отправиться к нему — значит выдать себя. Позвать его к себе, а потом приставать к гостю с расспросами невозможно. Придётся подсказать Эм, чтобы она пригласила их обоих к обеду; она, конечно, не откажет, особенно если дать ей понять, что дело касается Динни. Но даже в этом случае… Эдриен посовещался с Дианой и после обеда поехал на Маунт-стрит. Он застал сестру и зятя за игрой в пикет.
— Четыре короля, — объявила леди Монт. — Мы все так старомодны — Лоренс, я и Муссолини. У тебя ко мне дело, Эдриен?
— Разумеется, Эм. Не пригласишь ли ты к обеду Юстейса Дорнфорда и меня? Мне нужно с ним повидаться.
— Значит, тут замешана Динни. Никак не приучу Лоренса быть рыцарем: как только у меня на руках четыре короля, у него обязательно четыре туза. Когда?