— Чем скорее, тем лучше.
— Позвони, дорогой.
Эдриен позвонил.
— Блор, пойдите к телефону и пригласите мистера Дорнфорда пообедать с нами. Чёрный галстук.
— Когда, миледи?
— В первый же вечер, который у меня не расписан. Мы — прямо как зубные врачи, — прибавила она, когда Блор исчез. — Расскажи, что с Динни. Она ни разу не была у нас после процесса.
— Процесс, — подхватил сэр Лоренс, — кончился так, как и следовало ожидать, верно, Эдриен? Ничего нового?
— Кто-то оплатил издержки. Динни подозревает, что Дорнфорд.
Сэр Лоренс положил карты:
— Это смахивает на выкуп за неё!
— Он, конечно, не признается, но она попросила меня выяснить.
— Зачем же он это сделал, если не хочет признаться.
— Рыцари тоже носили перчатку дамы, — возгласила леди Монт. — Их убивали, и никто не знал, чья перчатка. Ну что, Блор?
— Мистер Дорнфорд велел передать, что будет счастлив отобедать у вас в понедельник, миледи.
— Запишите его в мою книжечку, и мистера Эдриена.
— Постарайтесь уйти с ним вместе после обеда, Эдриен, и расспросите его по дороге, чтобы не вышло слишком явно, — посоветовал сэр Лоренс. А ты, Эм, смотри — ни слова, ни намёка.
— Приятный мужчина, — заметила леди Монт. — Такой смуглый и такой бледный…
В следующий понедельник Эдриен ушёл после обеда вместе с «приятным смугло-бледным мужчиной». Дорнфорд ещё не переехал в свой новый дом, и обоим было более или менее по дороге. Эдриен с облегчением увидел, что его попутчику не меньше хочется остаться с ним наедине, чем ему самому: Дорнфорд сразу же завёл речь о Динни.
— Правильно ли я предположил, что у Динни недавно что-то случилось… Нет, ещё до процесса, когда она заболела и вы повезли её за границу.
— Правильно. Тот человек, которого она любила два года назад, — помните, я вам рассказывал, — утонул, путешествуя по Сиаму.
— О!
Эдриен украдкой взглянул на собеседника. Что выразит лицо Дорнфорда раздумье, облегчение, надежду, сочувствие? Но тот лишь слегка нахмурился.
— Я хотел кое-что спросить у вас, Дорнфорд. Кто-то покрыл издержки по процессу, возложенные на Крума.
Теперь адвокат приподнял брови, но лицо его по-прежнему осталось непроницаемым.
— Я думал, вы, возможно, знаете — кто. Адвокаты сказали только, что противная сторона здесь ни при чём.
— Представления не имею.
«Так! — подумал Эдриен. — Я узнал лишь одно: если он лжёт, то умело».
— Крум мне нравится, — заметил Дорнфорд. — Он держал себя вполне достойно, но ему крепко не повезло. Теперь его хоть не объявят несостоятельным.
— Несколько загадочная история, — вставил Эдриен.
— Да, действительно.
«Наверно, всё-таки он. Но до чего же каменное лицо!» — решил Эдриен и на всякий случай спросил:
— Как вы находите Клер после суда?
— Чуть циничнее, чем обычно. Сегодня утром на верховой прогулке она довольно откровенно высказалась по поводу моей профессии.
— Как вы считаете, выйдет она за Крума?
Дорнфорд покачал головой.
— Едва ли, особенно если то, что вы сказали насчёт издержек, — правда. Она могла бы ещё согласиться, если бы чувствовала себя обязанной ему, но процесс, по-моему, только повредил Круму в этом смысле. Она его не любит по-настоящему, — так мне по крайней мере кажется.
— Корвен отучил её от иллюзий.
— Да, лицо у него такое, что трудно предположить противное, — отозвался Дорнфорд. — Но она, на мой взгляд, создана для того, чтобы жить интересно и в одиночку. Она решительна и, как все современные женщины, выше всего ценит независимость.
— Не представляю себе Клер в домашнем кругу.
Дорнфорд помолчал и вдруг спросил:
— Про Динни вы скажете то же самое?
— Видите ли, я не могу представить себе Клер в роли матери. А Динни могу. Не представляю себе Динни то здесь, то там, словом, повсюду, а Клер представляю. Но Динни тоже не назовёшь домашней. Не то слово.
— Конечно! — пылко поддержал Дорнфорд. — Но какое нужно — не знаю. Вы очень верите в неё?
Эдриен кивнул:
— Безгранично.
— Для меня встреча с ней имела колоссальное значение, — тихо сказал Дорнфорд, — но для Динни, боюсь, никакого.
— Надо подождать, — возразил Эдриен. — Терпение — добродетель или по крайней мере было ею, пока мир не взлетел во время войны на воздух, так и не опустившись обратно на землю.
— Но ведь мне под сорок.
— А Динни двадцать восемь с лишком.
— Меняется ли положение в связи с тем, что вы мне сейчас рассказали?